Скорая развязка
Шрифт:
— Все, мужики, будем считать, что не спелись. Других поищем, подешевле. Я думаю, найдутся.
— Как не найтись, — спокойно, явно тая иронию, согласился Квасоваров и вышел из кабинета, не простившись. Вышли Косарев и Братанов, тоже не простившись.
Малахов остался сидеть, в фуражке, с ключами в руке, все же не уверенный до конца, правильно ли поступил он, выставив плотников: к осени без ругани, без нарядов срубили бы они колхозу свинарник, а деньги что, они как вода, пришли, ушли и опять пришли. Он вскочил и бросился было останавливать артельщиков, но у дверей замешкался, постоял немного и отошел к окну. Плотники шаг в шаг, гуськом, переходили дорогу. Первым шел Косарев, сутулясь, не двигая
Малахов далеко провожал взглядом плотников, до самого поворота, и потому видел, как они остановились у церкви, заселенной нелюдимыми галками. Квасоваров, запрокинув голову, указывал товарищам на голый обрешетник купола, потом широко разводил руками, будто беремя соломы нес, наклонялся то влево, то вправо и опять указывал вверх, только уже не на купол, а на лепной полуотбитый карниз. «Зря я им отказал», — окончательно передумал председатель и крикнул:
— Жигалев!
Шофер Жигалев всегда сидел в коридоре на окне, поставив одну ногу на широкий подоконник и обняв колено сомкнутыми в замок руками. «Вывалишь вот раму-то — другого места не нашел», — ругали конторские счетоводы Жигалева, но он невозмутимо продолжал садиться на облюбованное место, глядел на улицу и ждал, пока председатель не потребует к делу.
— Слушаю, — лениво и не сразу отозвался Жигалев и широко растворил дверь, не собираясь входить.
— Плотники от меня вышли, трое. Догони их.
— Какие были?
— Пусть вернутся.
Не прикрыв плотно дверь, Жигалев вразвалочку пошел на улицу, говоря чересчур громко, чтобы слышал председатель:
— Давай, давай, швыряй им, живоглотам…
Малахов вернулся за стол, без надобности открыл и закрыл выдвижной ящик, расправил свернутый в трубку журнал, смуро думая: «Живешь как рыба в воде: чуть опустил плавники — и снесло. Вся жизнь против течения. Строить надо, а рук своих нету. Перевелись мастеровые руки. Нанял — живые деньги ушли на сторону, и всякий-каждый торопится с попреком: бездомово хозяйствуем. Бездомово и есть».
Отворилась дверь, и вошел Жигалев, плосколицый, с вдавленной переносицей.
— У меня баки порожние…
— Плотников вернул?
— Они не больно-то обрадовались.
— Не на свадьбу приглашаем, само собой.
— Да и вообще. Разбогатели мы шибко, Гордей Иванович: милости прошу на нашу лапшу, наша лапша для всех хороша. А они еще янятся — хочу да не хочу.
— Да ты мне делом ответь, вернул их?
— После обеда, сказали, придут. Сейчас они пошли в лавку. Баки у меня пустые, и Степка капли не дает: жгем вроде больше всякой нормы. Вот и выходит, копим крохами, а валим ворохами.
Малахов руководил большим хозяйством и многие мелочи не замечал за людьми, старался не слушать пересудов и слухов, но на этот раз Жигалев своим упреком рассердил председателя:
— У тебя, Жигалев, пацан день-деньской гоняет на мотоцикле, а много ли ты покупал горючего для него?
— Народ наболтает.
— Много, спрашиваю, покупал? При чем тут народ. Вот, Жигалев, в этом
— Я же и в виноватых.
— В такой же степени, Жигалев, как и эти плотники. Каждый — себе.
— Это же жулики, грабители. Мыслимо ли, на круг двадцать рублей, без малого, поденщина обходится!
— Да вот мыслимо оказывается. И свинарник обойдется дешевле, нежели будем его строить сами.
— Да ты что говоришь, Гордей Иванович?
— То, что слышишь. Дешевле. Могу я, скажем, заставить своих работать по пятнадцать — шестнадцать часов в сутки? Ну вот тебя, к примеру?
— За деньги-то как поди.
— Назвался груздем — полезай в кузов. Берись, ну?
— Я не плотник. Эх, Гордей Иванович, взялся бы я с тобой спорить, да уж ты такой человек — все равно оборешь. Вот поддернул пацана моего, а к чему?
— Иди, Жигалев, в бухгалтерию, выписывай накладную на горючее. Подпишу я ее, и поедем в «Калининец», посмотрим, что они построили там. Может, и в самом деле их гнать надо. А может, в ноги им поклонимся. Дело стоит за человека, Жигалев.
«Ну, язва, будь он проклят, — ругался про себя Жигалев, выходя от председателя. — Сравнил меня с плотниками. Каждый — себе. Нет, скажи, как у него это просто: я пацану плеснул ложку горючего, так он высказался. А этих живодеров приголубит — ведь они колхоз до костей обсосут. Ну, Гордей Иванович, погоди…»
Минут через сорок выехали они в Гальяново, в колхоз «Калининец», молчаливые, не любы друг другу до крайности. Председатель всем сердцем хотел, чтобы коровник оказался хорошей и добротной постройкой, а Жигалев — уж и сам не знал почему — со скрытой радостью надеялся, что хапуги-плотники ничего путного сделать не могли. Когда проезжали мимо магазина, то увидели плотников: те сидели на высокой завалинке и грелись на мартовском солнышке, пережидая обеденный перерыв. Перед ними стояла Онька Маленькая, в плюшевом жакетике и ярко-зеленой юбчонке, туго натянутой на широкие бедра. Онька была весела и, откинув назад голову, весело взмахивала вязаными рукавичками. Малахов, увидев эту картину, отвернулся и готов был вообще не ездить в Гальяново, но ничего не сказал. Да Жигалев и без того понял председателя, потому и взбодрился, потому и заныл:
— Эти поработают, раз с Онькой заперемигивались. Надо же, как это у них все ловко выходит: и Онька уже тут. Живут люди. А ты ишачишь день и ночь, и слова доброго никто тебе не скажет.
Вернулись домой в сумерках. Даже в колхозной конторе никого не было. Жигалев угнал машину в гараж, а Малахов, постояв у конторы, пошел к магазину, чтобы узнать, где остановились пришлые плотники. В магазине, с низким, покрашенным белилами потолком, пахло подсолнечным маслом, кислым разливным вином и земляничным мылом. У прилавка стояло до пятка человек, и по-стародавнему зазывно звенели медные чашки весов. Как только вошел председатель, сторожиха заложила в дверную ручку обглоданную палку и закричала кому-то через дверь:
— Заперто уж.
Последним в очереди стоял старший артельщик Михаил Косарев, в полушубке распояской, отчего полушубок высоко задрался на спине. Уж только по этому Малахов заключил, что плотник пьян, и хотел уйти, но Косарев заметил его и, выставив на прилавок две пустые бутылки, заговорил:
— По вашей милости, Гордей Иванович, ночевать остались.
— Где вы остановились?
— А вот, как ее?..
— У Оньки, — подсказала сторожиха, придерживая запор.
— Ну зачем же так, — Косарев, осуждающе глянув на сторожиху и подвинув по прилавку бутылки, продолжал: — Анисья Николаевна приютила. Женщина она молодая, но душевная. Мы ведь не любители этого, — Косарев указал виноватым глазом на бутылки, — это уж по нужде. Все по нужде делается. А мы вот и веселимся. По нужде. Нужда… гм…