Скорбь преисподней
Шрифт:
Яроврат смотрел на это с той же обречённостью, как и тогда, во время непонятной войны, когда он укрывался от перекрёстного огня у торца здания школы, школы, в которой остались дети…
Явление первое
Яроврат инстинктивно пригнулся под гнётом глупых пуль, выглядывая из-за угла, наблюдая как вражеские солдаты приближаются к школьным дверям. Он слышал страх детей внутри здания, видел, как идёт война. Война шла, шла как человек, как большой, плечистый воин она шагала по стране; она и была человеком. В глазах первых злодеями были напавшие,
Что такое человеческая жизнь?
До войны это игры на детских площадках, звон колокольчика первого сентября, запах цветов в руках влюблённого юноши, яркая улыбка счастливой девушки, пение скворца добрым утром, поцелуй матери.
Сколько стоит человеческая жизнь?
Во время войны это пара литров крови и один патрон, чтобы пустить её, а если есть возможность не расходовать боеприпас, то любой колюще-режущий предмет или братская пуля на двоих или троих, сколько сможет пробить. Человеческая жизнь теперь стоит меньше патрона, меньше сапог, если они свежие.
Яроврат наблюдал ситуацию и понимал: когда враги попадут в здание, дети сыграют роль живого щита, будут страховкой от штурма. После больших потерь личного состава, оставшегося не в лучшем положении, моральные планки упадут и у наших. Штурм будет, и живой щит падёт. Яроврат скалился от злости на себя, бессилия, оттого что не в силах это остановить. В его голове рождались весьма импульсивные рассуждения:
– Сколько сейчас стоит моя жизнь? Одну шельму в лицо или шею, и смерть неизбежна. А чего стоит моя жизнь? Вот этот вопрос уже поинтересней… Чего он стоит, если допустит стрелков в здание?
Яроврат выглянул вновь, враги прятались за бетонной клумбой, уже в тридцати метрах от дверей. Эти оставшиеся тридцать метров были последними, но пустыми, дальше прятаться негде. Но врагов за клумбой дюжина, а Яроврат один – остальные не смогли так близко подобраться.
Сейчас эта дюжина будет штурмовать двери, которые наверняка заперты, им будет не до внимательности, они останутся на открытой площадке и будут спешно выбивать ставни – шептал нашему герою внутренний голос. Он его никогда не подводил, и в острых жизненных ситуациях герой всегда знал, как поступить.
Так и произошло, чертова дюжина как один ринулась к дверям, бросив отстреливаться. Яроврат вышел на полкорпуса из-за угла, присел на колено, чтобы отдача Калашникова не уводила мушку, выровнял дыхание, и начал выцеливать незащищённые места. Над мушкой своего автомата, метров за сто за врагами, он увидел гражданского. Молодой парень в кожаной косухе сидел на заборе и улыбался ему. Герой стал махать глупцу, чтобы тот ушёл с линии огня, но рокер продолжал сидеть и болезненно, отчаянно улыбаться.
Пока Яроврат жестикулировал заблудшему, его заметила дюжина, закричала, задёргалась, немного даже растерялась в глупых попытках укрыться на открытой местности, но затворы всё же щёлкнули, и шквальный огонь открылся. Пули создавали оглушительный свист и воздушные вихри рядом с головой Яроврата. В этот момент слеза заблудшего рокера скатилась по поверхности рваной щетины, и разбилась об асфальт. В месте с ней разбивался бронежилет героя, и только зелёные нитки отлетали от дуршлага.
Яроврат стоял на колене, оглушенный и шатающийся от ударов в туловище. Но он стоял, а враги падали один за другим. Герой не слышал звон ударившихся об асфальт гильз, не слышал глухие падения вражеских тел, он просто жал на спусковой крючок, направляя ствол в нужную сторону.
Враги кончились, кончался и запах пороха; дым от выстрелов уносило ветерком, и звон в ушах степенно сходил, и сердце опустилось с горла. Яроврат снова слышал страх детей за стеной, но теперь они в безопасности, страх необоснован. Адреналин ушёл, а трезвость мысли вернулась.
– Сколько же во мне дыр?.. – произнёс герой осматривая своё тело, но пулевые отверстия были лишь на одежде и бронежилете, тело – цело.
– Странно… Видимо, Бог не допустил или время ещё не пришло, – удивлялся герой, но не придал этому должного значения, направив взгляд на пустое место, где сидел рокер.
– Привидится же такое…
Война для Яроврата закончилась – срок его контракта истёк, продлевать он его не стал, и теперь это не его война.
Яроврат сидел на своей любимой одинокой скамейке, смотрящей на городской пруд, с американским бумажным пакетиком в руке, прячущим собственное содержимое в моральных целях. Тут, на пруду городского парка свобода, спокойствие, жизнь как доказательство, что всё было не зря, реки крови не напрасны, и человеческая жизнь теперь вновь бесценна. Он наблюдал за жизнью, за влюблёнными парами, целующимися украдкой, за детьми, бросающими хлеб в воду, и обретал покой. Это было единственное место, где ему хотелось жить и воспоминания о павших товарищах не тревожили; а их было много, все, кто стал ему другом. Яроврат сидел и не понимал, как он выжил? И бумажный пакетик не мог дать ему ответ. Столько раз он обязан был умереть, пасть вместе с ними, но шельма не ложилась в его грудь, словно боялась его.
Герой почувствовал, как рядом присел кто-то холодный.
– Привет, Ярый.
Яроврат повернулся и увидел того самого парня в косухе, из перестрелки возле школы.
– Я думал, ты погиб, – сухо произнёс герой. Он должен был удивиться встрече и ещё больше удивиться, что парень знает его прозвище; но герой не удивился – ему на это было всё равно, он радовался душой, что парень жив, и этого ему было достаточно.
– Я давно погиб, – столь же сухо ответил неизвестный.
– Ну даа… – согласно протянул Ярый. – Я тоже душой давно погиб. Тогда, возле школы. Откуда знаешь меня?
– Ну как же? Возле той самой школы виделись, познакомились, так сказать…
– Ага, хорошее знакомство… Я тогда чуть пулю не схватил из-за тебя. А что ты там делал?
– Как это что?! – удивлённо возразил неизвестный? Я пришёл забирать души павших, проводить, так сказать.
Контузило, что ли? – подумал про себя герой.
– Но, видишь ли, в чём дело, – продолжал незнакомец, – я не планировал забирать души детей – их не было в списке. Да и при чём тут список… Список, собственно говоря, и не при чём вовсе, они просто не должны были умереть. То, что задумала тогда эта дюжина, было слишком… даже для нас. Перевес игры на тёмную сторону, не то что обескураживал, но даже злил меня. Воспользоваться жизнями детей было истинной несправедливостью, и тогда я решил ответить на твои мольбы. Ты помнишь, что ты просил?