Шрифт:
Департамент Ада благоволит обнародованию данной информации в массы, а также обязуется не преследовать чтецов, вне зависимости от предпочтённой ими стороны.
Небесная канцелярия данный текст проверила и одобрила к распространению. Полученная человеком информация во время суда Божьего учитываться не будет.
Силы земли, живущие с человеком бок о бок, остаются нейтральны к нижеизложенному.
Ступаю по земле, как по собственным владениям, как Бог, потому что нет на свете существа могущественнее
Явление
Трещинами побежали полосы по земле. Появившись из ниоткуда без стука и видимых на то причин, они разрывали спокойствие утра, нарушая его обыденность. Оползни лопались осколками вперёд, издавая звуки небольших взрывов, отбрасывая куски поверхности. Вначале это были звуки разрывающейся земли, позже – лопнувшего асфальта, крошащегося бетона, повалившихся столбов. Среди прочего из уст людских звучало – «землетрясение», но никакого трясения земли не было, кроме того, что породили обломки неустоявшихся зданий. Трещины бежали, кружили и множились, и конца и края им не было.
Бытие людское остановилось, жизнь замерла, красота происходящего завораживала и пугала. Излом мог пройти сквозь многоэтажный дом, от чего его теперь неравномерно распределённый фундамент крошился, а стены трещали. Оползню было всё равно – школа это или тюрьма, ему без разницы, кого хоронить.
Инстинкт самосохранения брал верх над любопытством, и хаос начался. Масштаб явления неизвестен: город или округ, может, страна или материк; человек видел до препятствия или до горизонта, но везде, где он видел, ползли трещины. И люди бежали кто как мог, в разные стороны. Кто-то спасал детей, попадались и любители животных, но в основном спасали себя. Трещины были неширокие, люди легко перепрыгивали их. Обезумевшие недисциплинированно бежали в поисках безопасного места, вон из города. Кто-то решил, что оползень не способен пройти воду, и группа людей бежала к реке, перемещаясь пешком – колёса транспорта проваливались. Какова же была боль безысходности и удивление лицезреть иссохшее русло. Теперь взор открывался много шире, и границы катаклизма уходили за пределы видимости, это сгущало краски.
На другом континенте в это время жители крайнего севера мчались на оленьих упряжках по осыпающемуся снегу. Им было во сто крат тяжелей – они не понимали, что где-то там, глубоко-глубоко под вечной мерзлотой, лёд и снег осыпаются в трещины земли. Запыхавшиеся и обессилившие олени с потерей скорости начинали проваливаться в снег, как в зыбкий песок, один за другим, а затем сани, и люди, обречённые бегущие люди, и надрывистые молящие голоса из-под снега.
В Африке огромный и могучий лев метался в разные стороны, подпрыгивал и скулил подобно щенку. Его глаза больше не олицетворяли ярость и вседозволенность, они теперь налиты слезами и мольбой. Его острый слух и пронзительное зрение позволяли понять масштаб катаклизма. Осознав обреченность, он покорно ждал смерти, наблюдая как недалёкие обезьяны смеются над ним и оживлённо прыгают меж деревьев.
Группа спортсменов, покоряющих просторы Австралии на кроссовых мотоциклах, приняла сие за развлечение. Почувствовав себя богами, они умело преодолевали трещины наперегонки со стадом кенгуру. Прямоточный выхлоп победоносно ревел, и резина цеплялась отлично. Но время шло, ресурсы кончались, силы исходили, а полосы всё бежали.
И детям гор не было спасения. Сидя на трясущихся, огромных породах, они наблюдали, как каменные острова их тают, рассыпаясь под гнётом земным.
Время расставило всё на свои места. Время всегда так делает: идёт, лечит, убивает, объясняет… А теперь оно такое… показывает.
Трещины начали расширяться, одновременно все, что были. С высоты полёта казалось, что планета разбилась и сейчас рассыплется. Из разломов хлынул пепел и мутный дым. Он был достаточно густой, для того чтобы затмить солнце, и теперь нельзя было определить время суток, ибо поверхность земную ныне освещало не солнце, а поднявшаяся в трещинах магма. Пылая адским жаром, она сделала невозможным определить время года. Дня и ночи больше нет, точно как нет и зимы и лета.
Гарь била в нос, но не пожаром, а могильным. Тошнотворная вонь органических разложений и гнилья была страшней положенного запаха сероводорода, запаха тухлых яиц, запаха, сопутствующего вулканическим массам.
Люди должны были стоять на островках между разломами и ничего не понимать. Но они понимали. Теперь люди всё прекрасно понимали. Гарь, пепел, запах, раскалённая магма, они научили людей, объяснили, что происходит. Словно по щелчку пальцев, все как один оглянулись, читая во взгляде другого, что не он один теперь знает, теперь знают все.
Их ждала не смерть, смерть была бы милосердием. Смог преисподней одарил человека не только знанием о происходящем, в дыму открылся дар истинного видения; теперь некогда вершина эволюции, человек, видел другого человека таким, каким он является на самом деле. Маски сорваны.
У воришки-карманника пальцы, которыми он выдёргивал благо из чужих карманов, стали длинными и крючковатыми – под стать его ремеслу. Посерели руки его до локтей, ибо руки эти были ближе к аду и приближали своего хозяина к страшному суду, выставляя на показ заслуги и достоинства.
У лжеца теперь в руках был собственный язык. Много этот язык наворотил в угоду хозяину, поперёк чести, минуя правду, и теперь он такого же мёртвого цвета, что и пальцы воришки. Вывалившись на метр изо рта и отяжелев, он не позволял болтуну закрыть рта, и слюна из этого широко раскрытого рта текла точно как у бульдога.
У бегуна, что выхватывал сумки у девушек, ноги стали гораздо удобнее для этого дела, точно как у кузнечика, длинные и коленями назад. Правда, теперь спортсмену неудобно стоять – тело падает вперёд, и поэтому он лежит на боку, истерит над ужасом своих серых, гнилых конечностей, наблюдая разлагающуюся кожу голеней, на которых из раскрытых язв вытекал гной и отваливались куски от плоти.
Рядом с ним стоял аферист, держа свой вывалившийся мозг из прогнившей дыры в голове. Он ошарашенно глядел на сгнивший орган и неизвестно как думал, как и кого убедить спасти своё никчёмное существование.
Был там и убийца с конечностями как у богомола вместо рук, такими же острыми. Теперь нож не нужен – с такими лапами в самый раз протыкать жертву, присваивая содержимое его карманов.
Людские тела изощрённо трансформировались в то, что человек заслужил, чем занимался в течение прожитого, и специфических фантазий преисподней хватило на каждую грязную душу. Но были и нетронутые тела, души не настолько искушённые пороком. Моралисты, сохранившие лицо, веру, а теперь и нетленность собственного тела. Их было мало, ничтожно мало. Но они были.