Скорпионы. Три сонеты Шекспира. Не рисуй черта на стене. Двадцать один день следователя Леонова. Кольт одиннадцатого года
Шрифт:
В подъезде резко пахло мочой и помоями. В коридоре второго этажа, где тоже не благоухало, Казарян отыскал девятую квартиру и постучал.
— Чего надо? — нелюбезно спросил из-за двери хриплый женский голос.
— Не чего, а кого, — уточнил Казарян. — Вас, Евдокия Григорьевна.
— Кто такой? — диалог продолжался при закрытой двери.
— Из милиции я буду, — отрекомендовался Казарян и резко толкнул дверь: надоело препираться.
А дверь распахнулась — не заперта была. Посреди тесно
— Я из милиции, — повторил Казарян, — а милиционеры любят при разговоре в глаза глядеть, а не через дверь перебрехиваться. — Казарян огляделся. Я сяду, — Казарян сел, Евдокия Григорьевна осталась на месте.
— Играешься, милиционер. Молодой еще, не надоело.
Тут нахрапом не возьмешь. Казарян спросил очень просто:
— Я так думаю, вы по мокрому делу проходить не хотите?
— Давишь? Не так, так этак? Что нужно-то?
— Нужно-то? Нужно местонахождение Николая Самсонова, у которого вы — почтовый ящик.
— Доказать это можешь?
— Шутя-играя.
— Мальчонку, значит, прихватил, — без труда сообразила Евдокия Григорьевна. — Если Колька на убийство пошел, сдам!
— Зовите меня проще. К примеру — Роман Суренович. Когда Самсонов вас навещает?
— Через два дня на третий. Был вчера, но почты не было.
— Это я знаю. Бывает днем, вечером?
— Днем я работаю. Вечером. Часов в восемь-десять. Как же этот дурак в такое дело влез?
— Как дураки влезают — по глупости. Маловероятно, но может быть, знаете: где его хата сейчас?
— Не знаю. Господи, какой идиот! — Она села наконец.
— Я понимаю, всякое бывает. С уголовниками — ладно, но связаться с уголовником-дегенератом!.. Как вы могли, умная женщина?
— Племянник. Сын сестры моей несчастной.
— Вы не будете возражать, если послезавтра придут сюда два молодых человека и вместе с вами подождут вашего племянника?
— Не буду.
— Тогда я пойду. Извините за беспокойство. До свидания, Евдокия Григорьевна. — Казарян встал. Встала и Евдокия Григорьевна.
— Нескромный вопрос: судя по ясности мышления и жесткости решений, вы — медицинский работник?
— Хирургическая сестра, — ответила Евдокия Григорьевна, и они в первый раз улыбнулись друг другу.
В кинотеатре «Новости дня», на непрерывке, целыми днями хоронили Иосифа Виссарионовича.
Ларионов сел с краешка второго ряда и стал смотреть на с трудом сдерживающего слезы, слегка заикающегося Вячеслава Михайловича Молотова, тот произносил речь.
Карточный катала Вадик Гладышев, по кличке Клок, явился, когда Сталина хоронили в третий раз. Он комфортно уселся в первом ряду, посмотрел-посмотрел кино и вышел. Вышел и Ларионов.
Походили переулочками, выбирая место. Клок впереди, Ларионов сзади. Не доходя до Патриарших прудов, Клок нашел подходящий дворик. Уселись на низенькой старушечьей скамеечке, запахнули пальтуганы, подняли воротники — сыро, знобко. Ни здравствуй, ни прощай, — словно в продолжение долгого разговора, Клок начал:
— Когда его хоронили, я с Гришкой Копеечником в «Советский» заскочил погреться. Вошли в зал — аж страшно стало, мы — единственные. У стен, как вороны, официанты неподвижные, у эстрады — лабухи кружком. И все молчат.
— К чему это ты, Вадик, рассказал? — поинтересовался Ларионов.
— Сажать теперь будут по-старому или по-новому?
— По УПК, Вадик, опять же по УПК.
— По-старому, значит. — И без перехода — Зачем понадобился?
— О правиле в последнее время не слыхал? — очень просто спросил Ларионов.
Помолчали. Вадик рассматривал свои восхитительные ярко-красные башмаки.
— Я тебе, Алексеич, не помогаю, скажи?! Все, что тебе надо, в клюве несу. А сегодня — один сказ. Я хевру сдавать не буду.
— Хевра-то, по меховому делу?
— По меховому или еще по какому, мне что за дело. Знаю, собиралось правило, и все.
— Правило это убийство определило, Вадик.
— Поэтому я и кончик тебе дал.
— Кончик ты мне дал не поэтому, — грубо возразил Ларионов, — ты у меня на крючке. Не забывай.
— У тебя забудешь! — в злобном восхищении отметил Вадик.
— Давай подробности, — потребовал Ларионов.
— А вот чего не знаю, того не знаю! — обрадовался возможности огорчить оперативника уголовник.
— Ох, смотри, доиграешься ты со мной!
— Я все сказал, начальник. Отпусти.
— Гуляй, Вадик, но помни: каждый четверг я в баре.
— Господи! — обреченно вздохнул Клок и неожиданно вспомнил: «И каждый вечер, в час назначенный, иль это только снится мне?»
— Не снится, — заверил его Ларионов.
А Смирнов решил навестить Костю Крюкова, благо, жили в одном доме.
Прямо с работы, не заходя к себе, Александр ткнулся в шестую дверь налево.
Константин был занят: из рук кормил огромного голубя-почтаря. Почтарь клевал из Костиной ладони с необыкновенной быстротой и жадностью.
— Ты что птицу портишь? — с порога удивился Смирнов.
— Да он порченый, — с досадой пояснил Константин. — Я его в Серпухове в воскресенье кинул, а он на Масловке сел. Посадил его Данилыч, деляга старый. Почтарь называется! Правда, вчера сам от Данилыча ушел, но какой он теперь почтарь — с посадкой!
— За это ты его теперь из рук кормишь?