Скованные одной цепью
Шрифт:
— Сейчас все выясню, — бросила она.
Майрон попытался отыскать больницу по навигатору, но рука дрожала, потом навигатор что-то замешкался, а когда Майрон тронулся с места, этот чертов ремень безопасности никак не давал ему ввести в устройство нужную информацию.
На магистрали он попал в пробку, принялся яростно давить на клаксон и метаться по полотну словно сумасшедший. Большинство водителей не обращали на него ни малейшего внимания, иные, успел заметить Майрон, доставали сотовые, для того, должно быть, чтобы предупредить полицию, что на дороге псих.
Майрон позвонил
— Ну что там?
— В больнице отказываются сообщать что-либо по телефону.
— Ладно, если что узнаешь, позвони. Я буду на месте минут через десять-пятнадцать.
Оказалось — пятнадцать. Майрон въехал на забитую машинами больничную стоянку. Он сделал несколько кругов, потом махнул рукой и пристроился во втором ряду, блокировав кому-то выезд. Правда, на всякий случай оставил ключи в замке зажигания. Он промчался мимо сгрудившихся в кустах курильщиков и ворвался в приемную. Впереди него стояли трое. Майрон нетерпеливо переминался с ноги на ногу, как шестилетний мальчишка, которому хочется в туалет.
Наконец до него дошла очередь. Он объяснил суть дела. Сидевшая за столом женщина бросила на него суровый — мол, видела я таких — взгляд.
— Вы член семьи? — спросила она тоном, которому, чтобы он звучал хоть чуть-чуть участливее, явно требовалось какое-нибудь механическое приспособление.
— Я ее агент и близкий друг.
Профессиональный вздох. Так, понял Марон, здесь только время терять. Он обежал глазами приемную в поисках Лекса или матери Сьюзи — хоть кого-нибудь. И в дальнем углу с удивлением заметил Лорен Мьюз, следователя полиции из его родного графства. Майрон познакомился с Мьюз, когда несколько лет назад пропала девочка-школьница по имени Эйми Бил. В руках у Мьюз был небольшой полицейский блокнот. Разговаривая с кем-то, не видным за углом, она делала пометки.
— Мьюз?
Она круто повернулась. Майрон подался направо. Ничего себе. Оказывается, ее собеседник не кто иной, как Лекс. Выглядел он страшнее смерти: с лица схлынула вся краска, взгляд устремлен в никуда, тело мешком привалилось к стене. Мьюз со стуком захлопнула блокнот и направилась к Майрону. Роста она было небольшого, едва пять футов, а в Майроне — шесть и четыре. Мьюз остановилась перед ним, подняла голову, и вид ее Майрону не понравился.
— Ну что Сьюзи? — спросил он.
— Умерла.
17
Оказалось — передозировка героина.
Слушая Мьюз, Майрон никак не мог поверить в случавшееся, в глазах у него помутилось, он только яростно мотал головой. Обретя наконец дар речи, он спросил:
— А с ребенком что?
— Жив, — кивнула Мьюз. — Кесарево сделали. Мальчик. Вроде с ним все в порядке, но все же положили в реанимацию.
Майрону очень хотелось испытать хоть какое-то облегчение, но ступор оказался сильнее.
— Это не могло быть самоубийством, Мьюз.
— Возможно, просто несчастный случай.
— Она не принимала наркотики.
Мьюз кивнула, как делают полицейские, когда не хотят ввязываться в спор.
— Разберемся.
— Сьюзи давно завязала.
Еще один снисходительный кивок.
— Мьюз, ты слышишь меня?
— Слушай, Майрон, в чем ты хочешь меня убедить? Говорю же, разберемся, но пока все указывает на передоз. Никаких следов насилия. Никаких следов борьбы. Ну и довольно богатое наркотическое прошлое.
— Вот именно — прошлое. История. К тому же она должна была вот-вот родить.
— Гормоны, — вздохнула Мьюз. — Они порой заставляют нас вытворять такие глупости.
— Да брось ты, Мьюз. Скажи, ты много женщин видела, которые кончают самоубийством на восьмом месяце беременности?
— А ты многих наркоманов видел, которые завязывают раз и навсегда?
Майрон подумал о своей милой свояченице Китти. Она вот завязать так и не смогла. Майрон вдруг почувствовал страшное изнеможение и почему-то — а может, и не почему-то — подумал о своей невесте, красавице Терезе. Ему вдруг захотелось бросить все, прямо сейчас бросить, повернуться и уйти. К черту правду. К черту справедливость. К черту Китти, и Брэда, и Лекса, и всех остальных. Взять билет на ближайший рейс до Анголы и оказаться рядом с тем единственным человеком, кто способен заставить забыть все это безумие.
— Майрон?
Он повернулся к Мьюз и спросил:
— Могу я ее увидеть?
— Сьюзи?
— Да.
— Зачем?
Майрон и сам толком не знал. Может быть, это классическая ситуация: хочется убедиться, что все так и есть на самом деле, хочется — о Господи, как он ненавидел это слово — какой-то завершенности. Он вспомнил, как у Сьюзи болтался на корте конский хвост. Вспомнил, как она позировала для сногсшибательных рекламных роликов «Ла-Ла-Летт», вспомнил ее непринужденный смех и то, как она жевала резинку во время игры, и выражение лица, когда она просила его стать крестным еще не родившегося ребенка.
— Я перед ней в долгу, — сказал он.
— Собираешься расследовать?
— Нет, это целиком твое дело, — покачал головой Майрон.
— На данный момент нет никакого дела. Есть смерть от передозировки.
Они пошли по коридору и остановились у двери, ведущей в родильное отделение.
— Подожди здесь, — сказала Мьюз, зашла внутрь и вскоре вернулась: — Там с ней местный патологоанатом. Он… э-э… как бы сказать, поработал над ней после кесарева.
— Ясно.
— Я иду на это только потому, — сказала Мьюз, — что за мной все еще должок.
— Считай, он полностью погашен, — кивнул Майрон.
— Да не нужны мне никакие расчеты, просто будь со мной откровенен.
— Договорились.
Мьюз открыла дверь и прошла с ним в помещение. У каталки неподвижно стоял какой-то мужчина в медицинских перчатках — скорее всего, решил Марон, это и есть патологоанатом. Сьюзи лежала на спине. Смерть не делает тебя на вид ни старше, ни моложе, ни спокойнее, ни возбужденнее. Смерть выхолащивает, опустошает, как все, что исчезает, как дом, внезапно покинутый обитателями. Смерть превращает тело в неодушевленный предмет. Прах к праху — так ведь говорится? Майрон готов был принять любые резоны: что жизнь продолжается, что Сьюзи пребудет в младенце, который лежит сейчас в палате, в противоположном углу, но сейчас, в данную минуту, ничего этого не было.