Скованы страстью
Шрифт:
Она же Тарика любит… Или нет?
Все предшествующее похищению казалось теперь каким-то далеким и словно окутанным туманом… При всем желании она лишь с трудом смогла припомнить смутный образ жениха, а вот лицо Зафара так и стояло перед глазами.
Неправильно все это.
Не стоило ей все-таки краситься, но, с другой стороны, раз уж она сама начала жаловаться, что ей не хватает косметики, глупо теперь ходить ненакрашенной.
Не в силах разрешить это противоречие, Анна толкнула дверь и с изумлением замерла на пороге, разглядывая длинный высокий стол c фарфоровым сервизом и многочисленными серебряными приборами.
Только взглянув на самого шейха, устроившегося во главе стола, она сразу же забыла обо всем на свете.
Черный пиджак, черный галстук, черная рубашка… Истинный образчик мужской красоты и элегантности. Настоящий джентльмен.
С виду.
Но стоило присмотреться чуть внимательней, как она сразу же разглядела ставшего уже привычным опасного хищника, лишь временно позволившего надеть на себя ошейник. Из чувства долга.
Но если бы этого долга не было, его поведение вообще невозможно было бы предсказать.
А когда Зафар встал и Анна смогла еще раз оценить великолепие затянутой в черный костюм фигуры, она с невероятной отчетливостью поняла, что еще ни разу в жизни не видела такого красивого мужчину. Ни в кино, ни на обложках журналов. Вообще нигде.
И ей вдруг безумно захотелось развязать ему галстук и слегка взъерошить волосы. Но что это с ней? Даже если забыть, что она помолвлена и этот мужчина не имеет к ней никакого отношения, с чего ей вдруг хочется придать ему легкий налет небрежности, когда она сама так настойчиво пыталась его окультурить?
– Добрый вечер, - любезно улыбнулся Зафар.
– Надеюсь, ты успела как следует отдохнуть?
Отдохнуть? Она поцеловала этого мужчину, а потом весь день не могла ни о чем думать, кроме сжигавшего ее огня.
– Немного.
– Прошу, садись.
– Зафар услужливо отодвинул ей стул по правую руку от своего.
Не отрывая глаз от его лица, она послушно устроилась на стуле.
– А как прошел твой вечер?
– Весьма плодотворно. Мне принесли заказанный костюм, а потом еще два часа подгоняли по фигуре.
– Отлично, давай ненадолго отойдем от вежливого спокойного разговора.
– Ты считаешь необходимым заранее меня предупреждать?
– Это так, на всякий случай, чтоб ты не вздумал заговорить о чем-нибудь подобном на приеме.
– Ладно, я слушаю.
– Ты когда-нибудь злишься?
– Постоянно, но, возможно, ты спрашиваешь о чем-то конкретном?
– Об этом.
– Она указала на костюм.
– По праву ты всегда должен был так одеваться и сидеть во главе стола, а не прятаться от палящего солнца в палатке. Ты злишься, что у тебя все это украли?
Не успела Анна договорить, как поняла, что спрашивает в первую очередь потому, что сама все время злится, что у нее отобрали принадлежащее ей по праву.
Отобрал эгоизм окружающих. Отобрала оставившая ее мать, из-за которой она годами ненавидела саму себя, раз и навсегда сжавшись в гладкой скорлупе, чтобы никогда и никому не мешать. Чтобы никогда больше не быть самой собой.
– Я все это заслужил, так что из-за этого я никогда не злился.
Она раньше тоже не злилась.
– Просто я хочу сказать… ты чего-то ждешь от жизни, рождаешься
– Мы все еще обо мне говорим?
– уточнил Зафар.
– Наверное, я и сама не знаю.
– Она глубоко вздохнула.
– А что у нас на ужин?
Анна сама не понимала, почему рядом с этим человеком раз за разом пускается в такие откровения, да и вообще мыслит и ведет себя совершенно несвойственным ей образом.
– А чего ты ждала?
– Я? От жизни?
– Да.
– Я не ждала, что в один прекрасный день мама просто возьмет и уйдет. И что отец станет столько всего от меня требовать, и что познакомит с Тариком, и что наш союз будет так важен, и…
– Но ты же говоришь, что любишь его?
– Я… конечно.
– Но почему-то на этот раз ее ответ звучал уже не так уверенно, как раньше.
– Но при этом говоришь о нем как о не слишком приятном сюрпризе?
– Скорее как о неожиданности. Понимаешь…Когда мама ушла, мне было тринадцать, а я мечтала, что стану рассказывать ей о мальчиках, с которыми буду встречаться, как буду расти нормальным ребенком в нормальной семье. Но… но именно из-за меня она и ушла.
– Анна до сих пор помнила, как мама тогда держала в руках разбитую куклу и кричала на нее, что все из-за того, что она такая неуклюжая.
– Поэтому… поэтому мне пришлось самой заботиться об отце, я просто не могла стать для него очередной бесполезной обузой. Но у него было мало времени на меня, поэтому мне пришлось оставить дом, а в школе все хотели, чтобы я была тихой. И невидимой. А когда я возвращалась домой, мне нужно было быть такой же хорошей хозяйкой и организатором, как была бы моя мама. И не важно, что я еще совсем ребенок.
– Твой отец не сумел смириться с ее уходом?
– Нет. Она всегда была очень хрупкой и импульсивной, но при этом невероятно красивой и умелой хозяйкой дома, отлично принимавшей гостей и устраивавшей любые мероприятия. А еще она клялась быть с ним до конца жизни, неудивительно, что он не смог смириться с ее уходом.
– И ты старалась исполнять ее обязанности, чтобы как-то все исправить?
– Но кто-то же должен поступать правильно!
– Верно.
– Черные глаза вдруг стали еще темнее.
– Кто-то всегда должен поступать правильно, даже если ему это и не нравится и хочется совершенно иного. Но у нас с тобой совершенно разные истории. Я не могу винить судьбу, потому что сам навлек на себя все эти испытания и теперь обязан исправить причиненное мной зло. Твоя же жизнь изменилась не из-за твоих ошибок.
Не из-за ее? Возможно. А возможно, и нет. Анна с удивлением отметила, что впервые в его словах угадывается чувство вины.
– Чувствуешь себя виноватым?
– Это совершенно бесполезное чувство, которое в любом случае не в силах ничего исправить.
– Но ты все равно его испытываешь.
– Значит, сегодня у меня день бесполезных эмоций.
– Тебе видней. А ужинать мы все-таки будем? Словно ожидавшие ее вопроса, слуги вступили в зал с серебряными подносами, на которых покоились арабские кушанья из риса и баранины, совсем не вязавшиеся с европейскими столами и фарфоровыми тарелками.