Скрижали
Шрифт:
Артур вставал очень рано. Теперь на сон хватало всего четырёх или пяти часов. Молился. Просил помощи. Потом, не выходя из своей комнаты, занимался Аей. Приходилось настолько сосредотачиваться, что через двадцать–тридцать минут он изнемогал, пластом валился на постель.
Оксана приносила завтрак. Лепешку, ещё тёплую. Творог. Чайничек зелёного чая.
— Как Ая? — спрашивал Артур, поднимаясь.
— Еще спит.
Каждое утро он ожидал другого ответа, но его не было.
Днем он заходил к девочке, лечил её, внушал, что она выздоравливает. На третий день Ая сказала, что больше не видит «того, кто золотист».
В этот же день Артуру показалось, будто в нём открылось
Это новое свойство было ему крайне неприятно. Так, однажды, когда ужинали все вместе и Артур поблагодарил Оксану за то, что она специально для него достала и приготовила кофе, он «услышал», как Ахмет злорадно думает: «Бобо уехал. Она бегает к нему по ночам, как курица к петуху».
…Тот же Ахмет достал Артуру удочку. Некуда было себя деть в длинных перерывах между занятиями с Аей. Необходимость отвлечься хоть на время, отключиться, заставила его вспомнить о рыбной ловле. Он знал — слежение за поплавком, сосредоточение на яркой точке, плывущей среди воды, отключает хаос, мельтешение мыслей.
К его удивлению, удочка оказалась из стеклопластика, заграничная, с прекрасной катушкой для лески.
— Откуда это здесь? — спросил он Ахмета.
— Один большой человек в Грецию туда–сюда летает, всё имеет.
Артур снял катушку и стал бродить с удочкой по берегам прудов и каналов просто так. Просто так смотреть, как играют поплавком мельчайшие живые пузырьки воды…
В один из таких дней за этим занятием его и застал Борис Юрзаев.
Артура не удивило появление бывшего ученика. Он знал, кто-то интересуется его передвижением, что-то ищет. Знал, что Борис давно собрался эмигрировать в Израиль. А кроме того, в сознании все чаще всплывало то его имя, то его лицо. Почему-то всплывало и слово «Скрижали»… Артур не называл свою тетрадь с конспектами таким высокопарным словом. Лишь однажды, желая хоть как-то подстегнуть группу, сказал, что достигшие определённого уровня получат возможность ознакомиться с мыслями замечательных людей, настоящими скрижалями.
И вот непоседливый, предприимчивый человек добрался сюда, наивно полагая, что сможет извлечь выгоду из этих самых «Скрижалей». «Отдам, — подумал Артур. — Кто знает, не он, кто-нибудь другой поймёт суть того, что там содержится, попробует не существовать, а БЫТЬ».
Вспомнив на свою беду о том, что Борис учился на нейрохирурга, Артур решил посоветоваться, показать ему Аю, может быть, услышать что-то обнадёживающее. Он был совсем один здесь в сражении за жизнь девочки…
Но едва услышав слово «валежник», Артур понял: не то что показывать Аю, в дом впускать ни в коем случае нельзя, рядом терпеть нельзя. Этот человек опасен. Может сбросить с каната.
И он поспешил отделаться от Бориса Юрзаева.
А на другое утро Оксана сказала, что у Аи зашевелились пальчики ног.
ЭПИЛОГ
Бобо вернулся через двенадцать дней, вечером. И первым, кого он увидел, подъезжая к навесу, под которым всегда ставил свой автомобиль, была идущая Ая. Она держалась за руку Артура.
Бобо выскочил из машины, кинулся к девочке, схватил, обнял. Гипсовый обруч–воротник ещё стягивал её шею.
— Почему это не убрали? — спросил он, осторожно ставя девочку на землю.
— Я не врач, — ответил Артур, — это должны сделать врачи. Придется везти её в больницу. Нужен рентген. Пока не будет снимка, заключения врачей, я не уеду.
Пошли к дому. Бобо отметил, что за это время Артур сильно поседел. Был хмур.
А девочку переполняло счастье возвращения к жизни. Она помогала матери у плиты, приносила и ставила на стол тарелки. Бобо придирчиво смотрел — руки, ноги, всё двигалось.
— Помалу, кровиночка моя, помалу, — не уставала повторять Оксана. — Вот дядя Артур заругает, вот заругает.
Сразу после ужина Артур настоял, чтобы Ая отправилась спать. И та послушно встала из-за стола. Оксана ушла вместе с ней.
— Что же, теперь-то можете выпить со мной за вашу удачу? — спросил Бобо, доставая из буфета бутылку виски и рюмки.
— Это не я. Бог, — ответил Артур.
Бобо взорвался:
— Что ты мне тычешь своим Богом! Думаешь, я сразу не понял? Да это был просто неверный диагноз! Вот и все.
— Какая разница… — Артур поднялся из-за стола, пошёл на веранду.
Но Бобо не отставал.
— Просто неверный диагноз. Пудрите мозги таким, как Оксана. Крест нацепил на ребёнка! Думаешь, я не заметил? Мракобесие в моём доме… Что сделал твой Христос? Перестали люди убивать друг друга? Грабить? Подсиживать? Не можешь ответить! Просто неверный диагноз!
— Откуда в вас такая злоба? — обернулся Артур.
Он вошёл в свою комнату, запер дверь на крючок.
«Неверный диагноз? Пусть. Так ему удобнее. Но откуда все-таки такая злоба? — продолжал думать Артур, расхаживая между кроватью и столиком. — С другой стороны, эти вопросы могли задать сотни тысяч людей. Еще хорошо, не предъявил счёт за инквизицию, за крестовые походы, за то, что церковь сотрудничала с КГБ …»
Он знал ответы. Но не мог позволить себе ввязываться в спор с озлобленным, не желающим никого слушать человеком. Никого, кроме самого себя. Закрытым наглухо. По опыту Артур знал: подобные споры кончаются для него сильнейшим гипертоническим кризом. Вот и сейчас загудел затылок — поднималось давление.
Он сел к столу, растёр ладонями голову.
«Может быть, эту книгу и надо написать для таких, как Бобо? Чтобы поняли, что людям дарована свобода воли. Что за их безобразия отвечают они сами, только они. И отвечают именно перед Богом. Церковь — те же люди. За все извращения истины, которую принёс Иисус Христос из невидимого отсюда мира, Он не в ответе. Уже принял казнь на Голгофе. Хотите ещё? — Артур сам не заметил, как все-таки ввязался в мысленный спор. — Горды своей независимостью? Свободой от религии? А что это значит? Это значит — перекрыт контакт с Богом. Человек, полный собой, не может ничего вместить. Большинство хочет как можно больше взять, хапнуть. Не отдать. Не понимаете: только когда отдаёшь, в тебя вливается вполне ощутимое Нечто… Требуете доказательств существования Бога и сами мешаете проявиться тайне Господней. Потому что инстинктивно боитесь, смертельно боитесь этого. Ибо пробуждается то, что называется совестью. И наступает время жить иначе. Не по тем правилам, что навязал сатана. Его правила — конвейер, уводящий вниз, в преисподнюю. Да, быть среди людей, живущих по этим правилам, трудно. А Христу было легко? А Яношу Корчаку легко было добровольно идти с детьми в газовую камеру? А бедный мой батюшка Александр, что чувствовал он, отдавший всю свою любовь людям, когда, получив удар топором в голову, делал последние шаги к дому? В этом мире законы сатаны. За все хорошее — расплата. Христос, между прочим, никакого христианства не проповедует. Всё, что он говорит, — любить Бога и друг друга. Как самого себя. За то, что натворили другие, считающие себя Его последователями, не отвечает. А я, Артур Крамер, выходит, должен отвечать?»