Скромные бродячие музыканты
Шрифт:
– Мы доберемся сами, милостивый государь. Как пройти к вашим кольям? – от обнаглевшей вежливости и несусветной теплой улыбки кардинал сжал кулаки и попытался ударить негодяя, но не дотянулся. Во второй раз промазал и прервался отдохнуть. – Блох с вами! По… главной улице, упретесь в здание. Но чтоб сели на колы!
– Обидеть меня вздумали? Разве я или мой дорогой коллега похожи на лжецов? Вызвал бы вас на дуэль, но гордость не позволяет, – Галош кивнул держащемуся за голову другу. – А на вид приличный человек. Офицер… – отходя от толстяка, в вежливой форме бубнил
– Кардинал! – поправил кардинал, не в состоянии развернуться. Галош встал в пол-оборота.
– Простите?
– Кардинал я! – в двух словах удивительно ровно поделили место настойчивость и стыд.
– Кардинал значит. Эх. А я-то думал, вам грехи спустить по малой горке вашего же опыта.
– Какой?
– Какой! Стыдно мне за вас, уважаемый кардинал. Стыдно. Идемте отсюда, мой друг, колья искать. Нас унизили, но хотя бы помрем с гордостью!
Отойдя на приличное расстояние Шло наконец перестал глядеть на поникшего сзади толстяка и обратился к коллеге:
– Нас точно когда-нибудь убьют из-за тебя.
– Когда-нибудь? – удивился Галош. – Шло, мы идем насаживаться на колья. Самое большее, мы умрем через, – он посмотрел на заходящее солнце, – час, если попадемся на очередь.
– Ты впрямь захотел выполнить его приказ? – Галош затормозил, достал папиросу с пламенкой, чиркнул шестеренкой, подложил кулак подмышку и сделал затяжку так, как могли лишь люди, черпающие вдохновение из горечи – непонятые поэты.
– Нет мне больше места в этом мире, – начал он дергать душещипательным тоном за ноты сочувствия коллеги.
– Уй началось, – Шло с силой потер глаза.
– Моя страсть, моя жизнь, мое будущее и мое настоящее, мой чарующий ум – утрачены, а аккордеон… – он тяжело вздохнул, – разбит! Сломан! Я не видел его, но чувствую, как висящая клавиша бьет по ягодице. Я не смог сберечь его! Я опозорил себя! Не сберег самое дорогое, что у меня есть!
– Меня значит бросил, а про коробку с кнопками целый монолог сочинил, – про себя подметил Шло. – Я свою флейту раз десять ломал. Купил новую и вот он я – не опозоренный и все ещё музыкант.
– Ничего вы не понимаете! Вас Муза заставляла бродить по свету и терять старые инструменты. Она испытывала вас, чтобы проверить, достоин ли вы лучшей в своем роде флейты!
– Раз уж мы вместе ошиваемся, то она и тебя поди под крыло взяла.
– Отриньте утешения и следующие за ними соболезнования. Я провинился перед ней, – Галош выпрямился, гордо приподнял нос и объявил: – нам суждено сесть на кол. Идемте, мой друг.
– Подожди. А я-то ничего не сделал. Почему я должен с тобой садиться? Эй, подожди говорю!
За безуспешными попытками сохранить жизни шли по-разному интерпретируемые фразы про честь и невыполненный долг. Учитывая неиссякаемый словарный запас Галоша, спор мог длиться вечность.
На двух шумных иноземцев никто не обращал внимания. Даже нищенки с протянутой ладонью избегали их, потому как знали написанное опытом правило: «Не пытайся просить у спорящих, скорее всего, попадешь под горячую руку».
Большие города Королевства всегда отличались изысканностью одежд населения и комфортабельной архитектурой зданий. Улицы чистые, будто вымытые домработницей, транспорт двигался по выложенной брусчаткой дороге, непонятно откуда беспрерывно играла виолончель.
Приветливый столяр с девятью пальцами сидел на веранде и рассказывал собравшимся вокруг девицам, как потерял недавно палец. Засмейся они по отдельности, и каждый голосок можно было расписывать по нотам и включить в симфонию, но их было семеро. Хохот стоял похлеще, чем в пивной по соседству, куда незамедлительно направилась одна из девушек, до этого тщательно записывающая историю слово в слово на листочек. Дымя трубку, бармен с безуспешно скрываемым под фартуком брюшком выслушал ее и принял бумажку. Икнув, вытер шею платком и разрешил ей налить пинту пенного.
Краны располагались на внешней стене заведения, чтобы в жаркие дни можно было не толпиться в помещении. Бармен ушел внутрь, а поджидающий этого жулик вышел из-за угла к крайнему крану и торопливо наливал пиво в чекушку. Не успел он сдуть пену, как в него полетели каблуки, шайка мальчишек, играющих гайками неподалеку, его освистали, а сидящая в углу компания отдыхающих шахтеров взялись за кирки. От человека с рваным ботинком и след простыл.
Дальше по улице в тени кроны растущего дерева Ашны на шезлонгах сидела пара санов. В любом другом государстве местные, вероятней всего, пустили бы их на суп или, по крайней мере, вокруг них был бы гигантский забор, как в Монтибусе (пограничном городе Империи), но здесь они угощали прохожих вином, не имея никаких ограничений. Их дети вместе с отпрысками людей и комками шерсти гномов (до отрочества из-за обильных волос по телу их сложно отличить от кустов, особенно в темноте) играли на лужайке.
– Сорсе щисъ, – обратился к отдыхающим Галош на языке санов.
– Не пытайтесь, – на чистом людском отвечал сан с окулярами. – Не хочу, чтобы дети слышали родной язык в отвратной форме. Лучше выпейте вина, – обладатель сломанного аккордеона сжал губы, но сохранил приветливое выражение лица. Вернее, ему так казалось. На деле, он будто раскусил горчичный шарик, что повара добавляли к мясу.
– Знаете, с удовольствием, – сказал Галош. Не спуская с него глаз, сан щелкнул пальцами и ожидающий за деревом слуга (человек) принес бокал. – Благодарю. М. М-м! Прекрасный букет.
– Выдержано на лучших муравьиных попках, – ответил сан. Шло отнял бокал от губ, пролив несколько капель, и вернул на поднос. Галош причмокнул языком, осматривая мерцающую жидкость.
– Будьте любезны, подскажите, где в ваших краях сажают на кол? – спросил он. Женщина из расы санов, передвинула оправу очков к кончику носа.
– В конце улицы дом с табличкой. Поторопитесь, если не хотите попасть на злого распределителя.
– Злого?
– А вы не догадывайтесь? Посадить могут как на кол металлический, так и на деревянный, не обработанный. До закрытия осталось меньше десяти минут. Распределитель жуть как опоздавших не любит, а по долгу службы обязан всех обслужить. Понимаете?