Скромный герой
Шрифт:
— Сеньора, нам бы хотелось не допрашивать вас, а провести дружескую беседу. — Капитан Сильва слегка подсластил голос. — А это совсем разные вещи, ведь правда? Я сказал «дружескую» и повторяю еще раз.
За все восемь лет у Мабель никогда не возникало аллергии на Фелисито. Так происходило, несомненно, из-за великой доброты старичка. Если в день его визита Мабель чувствовала себя нерасположенной — критические дни или просто нежелание раздвигать ноги, — то владелец «Транспортес Нариуала» ни на чем не настаивал. И даже наоборот: начинал беспокоиться, протягивал градусник, предлагал отвести девушку к доктору, сбегать в аптеку за лекарством. Да неужто он так в нее влюблен? Мабель всегда думала, что да. Во всяком случае, старичок платил за дом и оставлял по несколько тысяч солей в месяц всего лишь за то, чтобы спать с ней один-два раза в неделю. Помимо этих обязательных денег он дарил много подарков: и на день рождения, и на Рождество, и даже на такие праздники, когда никто ничего не дарит, например на День Родины или в октябре, во время Пьюранской недели. Даже по манере Фелисито заниматься с ней любовью было заметно, что важен для него не только секс. Он нашептывал ей на ухо любовные глупости, нежно целовал, смотрел с благодарностью
— Даю слово, долго мы вас не задержим, сеньора, — повторил капитан Сильва. Он все ходил вокруг да около, не осмеливаясь четко объяснить причину неожиданного визита.
«А смотрит он так, что вся его галантность кажется напускной», — подумала Мабель.
Капитан продолжал:
— К тому же, как только вы от нас утомитесь, предупредите со всей прямотой, и мы уберемся отсюда под барабанный бой.
Почему этот полицейский так преувеличенно, до смешного, вежлив? Какие новости он принес? Безусловно, он хотел успокоить хозяйку, но его присловья, сахарные любезности и притворные улыбочки только подстегивали недоверие Мабель. Что задумала эта парочка? В отличие от офицера его подчиненный не мог скрыть некоторой нервозности. Сержант смотрел на Мабель странным беспокойным взглядом, на дне которого читалось опасение за последствия их разговора. Он то и дело принимался оглаживать свой двойной подбородок.
— Вы можете убедиться собственными глазами, магнитофона у нас нет, — добавил капитан Сильва, раскинув руки и театральным жестом хлопая себя по карманам. — Нет даже бумаги с карандашом. Посему вы можете быть спокойны: от всего, что будет здесь произнесено, не останется и следа. Все будет конфиденциально. Останется между нами. И больше никто не узнает.
В дни, последовавшие за похищением, Фелисито проявлял столько ласки и заботы, что у Мабель щемило сердце. Она получила большой букет алых роз в целлофановой упаковке, с открыткой, на которой его рукой было написано: «Со всей моей любовью и жалостью из-за тяжкого испытания, которому я тебя подверг, любимая Мабелита, шлет эти цветы мужчина, который тебя обожает: твой Фелисито». Это был самый большой букет, который она видела в жизни. Когда девушка прочитала записку, у нее повлажнели глаза и вспотели ладони — прежде такое случалось с ней только после кошмарных снов. Принять ли ей предложение старичка исчезнуть из Пьюры, пока все это не разрешится? Мабель до сих пор колебалась. Это было даже не предложение — скорее требование. Фелисито был напуган, считал, что она в опасности, и умолял перебраться в Трухильо, в Чиклайо, в Лиму, посмотреть Куско, если захочет, — в общем, куда угодно, лишь бы убраться подальше от проклятых шантажистов с паучком. Он сулил возлюбленной золотые горы: ни в чем ей не будет недостатка, во время путешествия она сможет жить со всем комфортом. Но она никак не могла решиться. И не потому, что не боялась, — ничего подобного. В отличие от многих трусливых людей, прежде Мабель испытывала страх лишь однажды, еще подростком, когда отчим, воспользовавшись походом ее матери на рынок, ворвался в ее комнату, бросил на кровать и начал срывать одежду. Девушка сопротивлялась, расцарапала отчиму лицо и, истошно вереща, полуодетая, выбежала на улицу. В тот раз девушка действительно познала, что такое страх; после она ничего подобного не испытывала. До этих самых пор. Потому что в эти дни после похищения в жизнь Мабель снова вошел страх — глубокий, звериный, постоянный ужас. Двадцать четыре часа в сутки. Ночью и днем, вечером и утром, во сне и наяву. Мабель думала, что никогда уже от него не избавится, до самой смерти. Стоило ей выйти на улицу, у нее появлялось тоскливое ощущение, что за ней наблюдают; даже дома, запершись на четыре ключа, она чувствовала эти приступы, от которых тело ее леденело, а дыхание пресекалось. Тогда ей начинало казаться, что кровь перестает циркулировать по венам. Хотя Мабель и знала, что находится под охраной — или именно поэтому. Да и правда ли это — насчет охраны? Так ее заверял Фелисито после объяснения с капитаном Сильвой. И действительно, перед ее домом теперь стоял постовой, а когда Мабель выходила, за ней неприметно, на некотором расстоянии следовали двое полицейских в штатском, мужчина и женщина. Но именно это постоянное наблюдение усиливало ее мандраж, не помогала и уверенность капитана Сильвы, что похитители не будут столь неосторожны и глупы и не нападут на нее во второй раз, зная, что полиция несет вахту денно и нощно. Да и старичок ее не считал, что опасность миновала. По его словам, когда похитители поймут, что он им солгал, что поместил в «Эль Тьемпо» свое благодарственное объявление, единственно чтобы ее освободили, и что он не намерен платить им дань, — тогда они придут в ярость и попробуют ее выместить на одном из любимых им людей. А поскольку злодеям так много о нем известно, они догадаются, что больше всех на свете дон Фелисито любит Мабель. Она должна покинуть Пьюру, исчезнуть совсем ненадолго, он никогда себе не простит, если эти подлецы снова причинят ей вред.
Чувствуя, как бешено колотится сердце, Мабель продолжала молчать. Над головой полицейских, в зеркале под самым Сердцем Христовым, она увидела свое отражение и поразилась собственной бледности. Она была такая же белая, какими в фильмах ужасов представляют привидения.
— Умоляю выслушать меня без страха и волнения, — добавил капитан Сильва после длительной паузы. Он говорил мягко, понизив голос, точно собирался открыть важную тайну. — Потому что, даже если вам и не верится, наше частное — подчеркиваю, частное — расследование вам же пойдет на пользу.
— Объясните
— Ну что ж, Мабель, тогда прямо к делу, — ответил комиссар, преображаясь на глазах. Галантных манер и уважительного отношения как не бывало. Капитан Сильва возвысил голос и смотрел теперь на девушку очень серьезно, с видом нахального превосходства. Да еще и перешел на «ты». — Мне тебя искренне жаль, однако нам все известно. Ты слышишь, Мабелита: все-превсе. Мы, например, знаем, что ты давно уже имеешь в любовниках не только дона Фелисито Янаке, но еще и другого человечка. Покруче и помоложе, чем этот старичок в шляпе и жилетке, который платит за твой домик.
— Да как вы смеете! — возмутилась Мабель, густо покраснев. — Я вам не позволю! Что за клевета?
— Лучше дай мне закончить, отвечать пока не нужно. — Уверенный голос и угрожающий жест капитана Сильвы оборвали девушку на полуслове. — Потом будешь говорить все, что ни пожелаешь, можешь и пореветь вволю, и ножками подрыгать, если припрет. А пока заткнись. Говорю сейчас я, а ты захлопни клюв. Все ясно, Мабелита?
Возможно, ей следовало уехать из Пьюры. Однако мысль о жизни в одиночестве в незнакомом городе — раньше она бывала только в Сульяне, Лобитосе, Пайте и Ясиле, никогда не выезжала за границы департамента ни на юг, ни на север и в сьерру не поднималась, — эта мысль ее пугала. Что будет она делать одна-одинешенька, без родственников и подруг? Там она окажется в большей опасности, чем здесь. Что же, ей томиться в ожидании, пока Фелисито не явится ее навестить? В гостинице скука с утра до вечера, единственным ее развлечением будет телевизор — если там есть телевизор — и ожидание, ожидание. Ничем не лучше чувствовать днем и ночью присутствие полицейского — будь то женщина или мужчина, который контролировал ее передвижения, следил, с кем она разговаривает, с кем здоровается, кто к ней подходит. Мабель ощущала себя не защищенной, а преследуемой, и это чувство совсем не успокаивало — скорее напрягало и внушало неуверенность.
Капитан Сильва ненадолго замолчал, чтобы спокойно прикурить сигарету. Не торопясь, выпустил большое облако дыма, которое наполнило гостиную запахом крепкого табака.
— Ты скажешь, Мабелита, что полиции нет дела до твоей личной жизни, и будешь права, — продолжал комиссар, стряхивая пепел на пол, принимая вид язвительного философа. — Однако нас заботит не количество твоих хахалей, будь их хоть двое, хоть десятеро. Ты имела глупость слюбиться с одним из них, чтобы шантажировать дона Фелисито Янаке, несчастного старика, который вдобавок так тебя любит. Какая черная неблагодарность, Мабелита!
— Что вы такое несете! Что несете! — Дрожа от негодования, Мабель вскочила и тоже повысила голос, но не слишком. — Я не произнесу больше ни слова, пока рядом со мной не будет адвоката. Учтите, я знаю свои права. Я…
Ну что за упрямец этот Фелисито! Мабель не могла даже предположить, что ее старичок скорее готов умереть, чем расплатиться с шантажистами. Он выглядел таким мягким, таким понимающим — и вдруг продемонстрировал всей Пьюре свою железную волю. На следующий день после освобождения у них с Фелисито состоялся долгий разговор. В какой-то момент девушка неожиданно выпалила в упор:
— Если бы похитители сказали, что убьют меня, если ты не заплатишь, ты бы допустил, чтобы меня убили?
— Ты же видишь, все вышло не так, любовь моя, — совершенно смутившись, пробормотал коммерсант.
— Скажи мне правду, Фелисито, — настаивала она. — Ты бы допустил, чтобы меня убили?
— А потом сам бы покончил с жизнью, — произнес Фелисито надтреснутым голосом, и лицо его сделалось таким торжественным, что девушке его стало жалко. — Прости, Мабель. Но я ни за что не стану платить шантажисту. Даже если смерть будет угрожать мне или самому любимому существу на свете, то есть тебе.
— Но ты ведь сам говорил, что так поступают все твои коллеги в Пьюре.
— И по-видимому, многие другие бизнесмены и предприниматели тоже, — признал Фелисито. — Да, я узнал об этом от Виньоло. Ну и пусть, я их не осуждаю. Каждый знает, как ему поступать, как защищать свои интересы. Но я — не такой, как они, Мабель. Я так не могу. Не могу предать память своего отца.
И тогда коммерсант со слезами на глазах начал рассказывать потрясенной Мабель об отце. Никогда за все восемь лет, что они были вместе, не доводилось ей слышать таких нежных отзывов об этом человеке. Старичок говорил с чувством, но без напора, как будто в момент близости нашептывал ей свои ласковые слова. Отец Фелисито был человек очень бедный, батрак из Чулуканаса, а здесь, в Пьюре, он потом работал грузчиком и уборщиком мусора. Он так и не научился читать и писать, большую часть своей жизни проходил без ботинок, что бросалось в глаза, когда они переехали из Чулуканаса в город, чтобы Фелисито мог учиться в школе. Тогда Янаке пришлось обуть ботинки, и было заметно, как ему неловко ходить и как болят его стиснутые ступни. Этот человек был не из тех, кто проявляет привязанность к сыну с помощью поцелуев, объятий и нежных слов, которые отцы так часто говорят своим ребятишкам. Был он суров, груб и даже тяжел на руку, когда впадал в гнев. Любовь к сыну доказывал он тем, что заставлял его учиться, одевал и кормил — даже когда самому ему нечего было надеть и поесть, — отправил в автошколу, чтобы Фелисито научился водить машину и получил права. Благодаря этому безграмотному батраку существовала компания «Транспортес Нариуала». Отец Фелисито был беден, зато велик прямотой своей души: ведь он никогда никому не причинял вреда, никогда не нарушал закон, не затаил злобы на свою жену, которая бросила его, оставив на его попечение новорожденного сына. Если верно то, что сказано насчет зла, греха и загробной жизни, он сейчас наверняка в раю. Ему было просто некогда творить зло, он всю жизнь трудился как проклятый на работах, где меньше всего платили. Фелисито помнил, как по вечерам отец валился с ног от усталости. Зато он никогда не позволял себя топтать. По его словам, это как раз и отличало достойного мужчину от тряпки. Вот совет, который он дал своему сыну, прежде чем умереть на койке без матраса в Рабочем госпитале: «Никогда не позволяй себя топтать, сын». Фелисито всегда следовал завету отца, которого из-за нехватки денег он не смог похоронить даже в нише, так что его скинули в общую могилу.