Скрут
Шрифт:
Отец-Вышестоятель вздохнул:
— Об этом мы поговорим позже…
Здешний Вышестоятель был всему Гнезду под стать: тучный старик со складками на подбородке, в чьих маленьких тусклых глазах жила хватка и воля, вызывал у Игара самые противоречивые чувства. Ему хотелось попеременно то плакать и каяться, то замкнуться и молчать; одно было совершенно ясно — снисхождения здесь ждать не придется. Ни в чем.
— Значит, Игар, то существо, с которым ты заключил сделку, оказалось-таки скрутом?
Стоило промолчать. Стоило хотя бы
— Я не заключал ни с кем сделок!..
Дознаватель нахмурился. Комок ароматической смолы перекатился у него за щеками — справа налево.
Вышестоятель снисходительно кивнул:
— Да… А как это называется по-другому? Когда двое уговариваются: ты мне то, я тебе это?..
— Это не был торг, — медленно сказал Игар, понимая, что покорности уже все равно не соблюсти. — Это было принуждение.
Вышестоятель кивнул снова:
— Хорошо, хорошо… Во всяком случае, ты здесь единственный, кто видел скрута. Вряд ли твой рассказ будет нам чем-то полезен… Однако я хочу попросить тебя написать о нем. На ученической бумаге. Страницу, возможно, две… Здесь, в Гнезде, огромное собрание разных сведений. Которые, может быть, никогда не пригодятся… Однако они есть. И скруты есть; я просил бы тебя приступить сегодня. Это будет частью твоего послушания… Да?
Игар не знал, что ответить. Он просто наклонил голову. Вдвойне полезно — и поклон получился, и глаза спрятал…
Но не от Дознавателя, конечно.
Вышестоятель тоже кивнул, отпуская. Потом будто спохватился:
— Да, Игар… В твоем характере есть… нехорошая вещь. Червоточинка. Ты должен знать это и бороться с этим; Птица поможет тебе. Потому что теперь ты безраздельно принадлежишь Птице. А если здравый смысл не убережет тебя и ты замыслишь… Отец-Дознаватель называет это «сбежать». Я называю это иначе… но не важно. Если ты решишься… Придется наказывать, Игар. Карцер, где сортируют пшено — может быть, месяц, если понадобится, два… И обязательно — Обряд Одного Удара. Дважды или даже трижды. Это очень печально, я знаю — тем более подумай. Не стоит помышлять о том, чтобы обмануть Птицу. Прощай.
Игар вышел, не разгибая спины. Дознаватель шагал следом; наклонный пол узкого коридора мощен был кирпичом, и через равные промежутки его пересекали каменные выступы-ступеньки. Игар шел, опуская голову все ниже и считая невольно ступеньки: двенадцать… тринадцать… четырнадцать…
Карцер, где сортируют пшено. Игар знаком с этим наказанием — еле выдержал неделю, слипались глаза и хотелось биться о стены. С рассвета до заката перебирать крохотные зернышки — белые в один мешок, желтые в другой… Немеют пальцы, а вечером содержимое мешков снова смешают на твоих глазах, и все сначала, все сначала… Бессмысленно, тяжело, бесконечно. Два месяца он точно не выдержит. А звезда Хота не выдержит тем более.
…Но уж Обряд Одного Удара он точно не переживет. Не с его нравом выдержать это унижение, специально придуманное для того, чтобы ломать крученых. Пусть бы просто били, пусть бы исполосовали, как березу — он бы стерпел, не пикнул. Но пройти Обряд, да еще дважды…
Рука Дознавателя опустилась ему на плечо, заставляя свернуть в боковой проход; не поднимая глаз, Игар шел, куда его вели. Все равно; шагает полная чашка отчаяния и не боится расплескать через край. Желтый кирпич под ногами, перегородки-ступеньки: тридцать шесть… тридцать девять…
Распахнулись кованые, со сложным узором створки. По прежнему не глядя, Игар, направляемый Дознавателем, шагнул в широкий дверной проем.
Запах. Какой знакомый, какой теплый запах…
— Подними голову, — это Дознаватель.
Медленно, не смея надеяться, Игар посмотрел прямо перед собой.
Облик Священной Птицы всегда одинаков. Только глаза сейчас были печальнее, чем раньше; Игар, которому довольно долго удавалось сносить испытания молча, не мог сдержаться. Как не сдержится полный мешок, если по нему полоснуть ножом.
Птица смотрела и понимала. Птица всегда поймет все; он купался в лучах ее сочувствия, он выговаривался — невнятно и сквозь слезы, но искренне и до конца. Он хотел бы умереть в эту минуту — закончить жизнь в состоянии счастливого экстаза. Облегчения. Полного и радостного очищения.
Потом рука Дознавателя снова легла ему на плечо, и он понял, что аудиенция окончена, пора возвращаться к действительности, где втыкаются в дерево ножи и вполне реален скорый Обряд Одного Удара. И он прошел в этот мир через дверь с коваными резными створками, но на этот раз голова его оказалась высоко поднятой, а глаза сухими.
В детстве он дружил с девчонкой, которая дрессировала козу. На ярмарках за один день ей случалось заработать больше, чем ее отцу, каменотесу, за неделю тяжелого труда; Игара больше всего интересовало: как можно научить глупую козу понимать слова и ходить на задних ногах?!
Девчонка ухмылялась. Она была хитрая, очень хитрая девчонка; она учила козу хлыстом и сахаром. А ведь не только козы знают, что хлыст — очень больно, сахар же — невероятно сладок…
И ведь дело не в том, чтобы постоянно лупить или постоянно подкармливать. Ударив, следует дать сладенького — тогда никакая коза не устоит…
Обряд Одного Удара куда хуже, чем кнут. Свидание с Птицей слаже любого меда. Но ведь и Игар не коза-таки?!
Он не спал вторую ночь. Странное дело — днем глаза слипаются, нету сил поднять ведро воды или удержать легкий, ученический «коготь»… А ночью, когда весь скит почивает на свежих соломенных подстилках, Чужого Птенца тянет под звезды. Как мало осталось времени. Как мало…
Звезда Хота — вот кто на самом деле судья. Вот кто на самом деле палач; смотрит и смотрит, и с каждой ночью поднимается все ниже, и вечерний ветер все холоднее, осень, осень, осень…