Сквозь ночь
Шрифт:
Расставляя фигуры для новой партии, он усмехается — рассказывает, как Михаил Афанасьевич, побывав на ферме, сделал строгое замечание телятнице, — что ж это она, мол, позволяет новорожденному теленку сразу на ноги становиться? Так, представьте, и не понял, отчего все смеются вокруг.
— А мне, знаете, не смешно, — хмурится Ширяев.
— Тут, между прочим, плакать — тоже глаз не хватит. Еще не то услышите. Я уже за десять лет наслушался и насмотрелся.
Он осторожно берет длинными
«Неужели и я так — через какие-нибудь десять лет?» — думает Ширяев, глядя исподлобья на желтое лицо, на мешки под темными усталыми глазами.
— Ваш ход, молодой человек, — напоминает хозяин.
— Посмотрим… — произносит задумчиво Ширяев, передвигая фигуру.
Так с этим «посмотрим», повторяемым на все лады, как это бывает при игре в шахматы, он ходит до тех пор, покуда хозяин, поглядев внимательно и в глубоком молчании на доску, не произносит:
— Пожалуй, партия ваша…
1954—1964
ГОСТЬ
— Батюшки, да это никак Андрюшин сынок!.. — Женщина всплеснула пухлыми руками.
Паренек, маленький, круглолицый, в стеганом ватнике и ушанке, шмыгнул покрасневшим от холода носом и поправил на плече мешок.
— Ах ты господи, — засуетилась женщина. — Заходи, заходи…
В комнате она снова всплеснула руками и заплакала, шумно сморкаясь. Затем прерывисто вздохнула и прошептала:
— Ну чисто Андрей. Как две капли… Ляля! — громко позвала она. — Поди-ка погляди, какой у нас гость!
Темноглазая девушка с двумя толстыми косами вошла из другой комнаты, держа в руке книжку.
— Это дяди Андрея покойного, — сказала женщина, и глаза ее снова намокли.
— Очень приятно. Ляля, — сказала девушка и протянула узкую теплую ладонь.
— Виктор, — сказал паренек и покраснел.
— Ну, раздевайся, — сказала женщина. — Вот гость-то какой! Надолго ты?
— Я еду на целину, — сказал паренек. — Мы тут эшелоном, до вечера стоять будем.
— Вот тебе раз! — проговорила женщина. — А ты, случаем, не утек из дому?
— Что вы, тетя, — сказал он и покраснел еще сильнее.
— А по правде?
Девушка прикусила губу и потупилась, чтобы не рассмеяться. Паренек нахмурился и пожал плечами. Женщина вздохнула.
— А мама как же? — спросила она.
— Ничего. Привет вам передавала…
Он порылся в своем мешке и вытащил обернутый в магазинную бумагу пакетик.
— Ну вот еще, — сказала женщина, — это зачем…
Она положила пакетик на стол, не разворачивая. На ощупь было похоже на чулки.
— Как же вы там живете? — спросила она.
— Ничего, живем помаленьку.
— Ну, раздевайся, я покушать соберу.
— Спасибо, — степенно ответил он. — Мы завтракали.
— Все равно раздевайся, — сказала она. — Скоро дядя придет, будем обедать. — И вышла.
— Раздевайтесь, пожалуйста, — сказала девушка. От неловкости она все время раскрывала и захлопывала книгу.
Он снял ватник. Ушанка у него свалилась с колен, он поспешно поднял ее.
— Давайте, — сказала девушка, — я повешу.
Она вышла из комнаты. Он пригладил торчащие на макушке волосы и огляделся. В квартире было чисто прибрано, не то что в их московской комнатенке. От его резиновых сапог на блестящий паркет натекла выпуклая темная лужица. Девушка вернулась и снова взялась за книгу…
— На целину, значит? — сказала она.
— Ага, — кивнул он, искоса глядя на лужицу.
Она помолчала, наморщив лоб. Он осторожно шмыгнул носом.
— Десятилетку окончили? — спросила она. Он отрицательно качнул головой.
— Восемь, — сказал он и зачем-то ковырнул ногтем пятнышко на своих лыжных штанах. — Придется теперь в вечернюю поступать.
— А там разве есть?
Он пожал плечами:
— Говорили, будет. При совхозе.
Оба помолчали. Потом он спросил:
— А вы где учитесь?
— В десятом.
— А дальше?
Она пожала плечами.
— На геологический хочется. Не знаю, выйдет ли. Девочек туда неохотно берут. Да и отец возражает.
— Понятно, — сказал он.
Снова помолчали. Она оставила книгу, расплела кончик косы и принялась заплетать потуже.
— У вас тут охотничий магазин далеко? — спросил Виктор.
— Охотничий? — Она заморгала пушистыми ресницами, припоминая. — Кажется, на Кирова.
— А ехать туда как?
— Троллейбусом. Прямо до центра.
Ляля помолчала и спросила:
— А вам зачем же?
— Да так… — сказал он и кашлянул. — Ружье купить надо.
Он хотел сохранить серьезность, но ему не удалось. От улыбки не тронутое бритвой лицо его со светленьким пушком на щеках еще более округлилось.
— Там, на целине, говорят, охота мировая, — сказал он. — Зайцы так и шастают.
Он снова кашлянул и не без труда нахмурился.
— Вот как, — сказала она. — Интересно…
— Съезжу, пожалуй, — сказал он.
— Хотите, я вас провожу? — предложила она. — А то сами еще не найдете.
Она забросила косу за спину и поднялась. В троллейбусе она спросила:
— Небось мама не отпускала?
— Было, — улыбнулся он.
Она протерла пестрой варежкой замерзшее стекло и поглядела на бегущую заснеженную улицу.
— Москва небось красивее?
— Это само собой.