Сквозь ночь
Шрифт:
Это было у въезда в Тбилиси со стороны Военно-Грузинской дороги. Когда-то здесь стоял знаменитый «Белый духан», изображенный на одной из картин Пиросмани. Там изображен сам духан с гостеприимным духанщиком на пороге, шарманщик и двое гостей, подъезжающие на пароконном извозчике. Теперь на том же месте стоит белое дощатое строение на высоком фундаменте, с большими окнами и вывеской треста столовых и ресторанов.
Нонешвили вздохнул и вылез из машины, я последовал за ним. Серго мыл руки во дворе под краном. На горячих камнях подремывала собака. Пахло так, что и у мертвого потекли бы слюнки.
Внутри было прохладно
Увидев нас, один из четверых тотчас поднялся.
— Гамарджоба, Сосо! — произнес он радостно, обращаясь к Нонешвили.
Тот ответил с улыбкой на приветствие. Все сидевшие за столиком поднялись, и я не успел оглянуться, как в моей руке очутился бокал вина.
Парень в синем свитере, лет тридцати с виду, невысокий, лысоватый, обнял Нонешвили короткопалой крепкой рукой за плечи, держа в другой руке свой бокал, и стал говорить.
Прошла минута-другая, прежде чем я понял, что он говорит стихи. Он скандировал нараспев, покачивая бокалом; Нонешвили согласно кивал, глядя в пол. Стихи были длинные; я знал уже, что здесь не скупятся на застольные речи, и думал, что слушаю стихотворный тост. Наконец все чокнулись и выпили, мне поднесли цыплячий пупок («Дорогому гостю самый лучший кусочек»), и мы направились к своему столу, где уже стояла сковорода с дымящейся каурмой, соленый стручковый перец, груда свежей пахучей зелени и раскупоренная бутылка «свири».
— Скажите, Иосиф, что он читал? — поинтересовался я.
— Мои стихи, — сказал Нонешвили.
Я спросил:
— Это ваш друг?
Нонешвили пожал плечами.
— Знакомый?
— Впервые вижу, — тихо сказал Нонешвили.
— У него все знакомые, — сказал Серго, нетерпеливо поднимая бокал. — Кушайте, пожалуйста. За встречу…
Иосифу Нонешвили сорок два года. Я видел, как часто раскланиваются с ним на улицах; так, наверное, здороваются с врачом или стариком учителем, прожившим жизнь в одной деревне и успевшим выучить несколько поколений односельчан. Улучив минуту, Серго сообщил мне, что, случается, в селах матери просят Иосифа положить ребенку на голову руку.
— Это у нас принято, — сказал он. И добавил поясняюще: — Поэт!..
«Свири» было легкое, как ветерок, выпил я немного и не могу полностью отнести на счет вина некоторую торжественность мыслей, вдруг нахлынувшую на меня.
Я стал думать, как было бы хорошо, если бы повсюду матери верили в добрую силу руки поэта. И еще я думал, что не случайно именно в этих краях легче дышалось Пушкину, Лермонтову, Грибоедову, Толстому, Горькому. И еще о том, что нет отдельного, отделенного прошлого; все связано накрепко, не разорвешь — и Пиросмани в безвестной могиле, и те, что лежат в Пантеоне, и те, что сегодня читают и слушают стихи.
Я сказал об этом Иосифу. Он улыбнулся. Серго налил вина.
— Пожалуйста, пейте, — сказал он. — А я больше не буду. Шоферу не полагается.
Поначалу я поселился в «Абхазэти», самой новой тбилисской гостинице; ее открытие было приурочено к происходившему здесь недавно международному конгрессу виноделов. Семиэтажное здание выполнено по типовому проекту, но с одним существенным добавлением: к фасаду пристроен сплошной ряд неглубоких балконов, разделенных тонкими перегородками из рифленого (волнистого)
В гостиничном вестибюле просторно, много света и воздуха. Вдоль огромных окон (сплошное стекло от пола до потолка) стоят низкие диваны, узкогорлые кувшины матово-черной керамики, в простенках — энергичного рисунка гравюры, гуаши молодых грузинских художников: горбатые улочки старого Тбилиси, карабкающиеся по склонам дома, нагромождения розовых черепичных крыш.
Из окна своего номера, с высоты седьмого этажа, я увидел другое: коричнево-зеленоватая гряда гор, шестирукие опоры высоковольтной линии и, как следовало ждать, башенные краны, — гостиница стоит посреди строящегося жилого района Сабуртало. По-грузински это значит «поле для игры в мяч» (за дословность не ручаюсь, но смысл примерно таков). Не так давно здесь был пустырь; местные жители, как и в других новых районах, охотно упоминают об этом: приятно лишний раз напомнить себе и сообщить другим.
Мне захотелось, не откладывая, взглянуть, что же выросло на месте бывшего пустыря; но прежде надо было умыться с дороги. Я повернул кран умывальника, — он пронзительно свистнул и зашипел. Дежурная в холле объяснила, что это бывает: неполадки с водой, давление малое, к вечеру появится. Действительно, к вечеру появилась, но тут обнаружилось отсутствие полотенца. «Такую хорошую гостиницу построили, а без прачечной, — огорченно сказала дежурная. — Вот и зависим от городских. Хотите, наволочку дам?» Я согласился утереться наволочкой, но покуда ее принесли, вода снова исчезла, теперь уже надолго. Пришлось заночевать неумытым в небольшом, по-современному обставленном номере, с малогабаритной удобной мебелью, изящной настольной лампой и очень эффектной, черной в желтых разводах, керамикой.
Район Сабуртало начали застраивать еще до войны. История перемен отчетливо читается на его широких улицах: от могучих колонн с завитушками до простоты, которой хотелось бы порадоваться, если бы… «Если б не однообразие и невысокое качество строительных работ, — подхватит догадливый читатель. — Знаем, вы уже об этом писали». Да, писал, невесело признаюсь я, и буду писать, поскольку считаю, что умолчание пользы не приносит, не помогает, а помочь надо бы — всем вместе подумать, что же надо сделать, чтобы преодолеть недостатки, значение которых вовсе не уменьшается от огромности размаха строительства, скорее напротив; об этом я тоже писал. Есть простые истины, которые приходится повторять, хоть они высказаны впервые очень давно.
«Частные дома будут расположены правильно, если первым делом принято во внимание, в каких странах и под каким наклоном неба они строятся. Ибо одного рода дома следует строить в Египте, другого в Испании, особенным образом в Понте, по-иному в Риме, а также и в остальных странах и землях, согласно их природным особенностям…»
Так рассуждал около двух тысячелетий назад Витрувий; ежели отбросить «наклон неба» (зодчий Юлия Цезаря неповинен, что родился задолго до Галилея или Коперника), то все остальное годится на долгую память каждому архитектору, в особенности тем, кто занят типовыми проектами и планировкой новых жилых массивов.