Сквозь ночь
Шрифт:
За банями разбегаются в сторону, уползают вверх крутые улочки старого города. Над ними, на вершине Сололакской горы, темнеют полуобрушенные стены и башни крепости Нарикала, там с четвертого века укрывались жители в дни нашествий. Там-то Ага-Мохаммед-хан и рассчитывал захватить живьем царя Ираклия.
Вечернее небо над крепостью все явственнее отсвечивает оранжевым — от множества городских огней. На этом фоне отчетливо видно, как поросли быльем кромки стен и полуобрушенных башен.
Венгры уезжали в Пятигорск по Военно-Грузинской дороге. Мы распрощались в Мцхете, древней столице Иберии, у стен Свети-Цховели, что в переводе на русский значит — «Древо жизни».
Это — один из трех величайших соборов грузинского средневековья. С ним связана поучительная легенда
Внутри кафедрала испытываешь прежде всего ощущение грандиозности, уводящей взгляд к небу. Когда-то все здесь было сплошь расписано фресками; вероятно, тем самым усиливалось впечатление цельной огромности внутреннего пространства. От древней росписи сохранились лишь немногие куски, все остальное просто побелено.
Тут похоронены основатель Тбилиси царь Вахтанг, последний царь Грузии Ираклий Второй, князья из рода Багратионов Мухранских; от вделанных в камень пола надгробных плит веет холодом.
Кажется, это одно из немногих в Грузии памятных мест, не согретых любовью.
В обширном дворе вдоль высоких стен, сложенных из дикого камня, обточенного водой и обветренного веками, бегают дети. Долговязая девочка в майке и голубых лыжных штанах взобралась на верхний уступ — туда, где у бойниц стояли воины. Когда вокруг все пылало и рушилось под ударами иноверцев, христианские соборы оборонялись, как крепости. Как единственные твердыни национального единства.
Еще один взгляд, чтобы охватить и запомнить все: восточный фасад с аккордом пяти связанных арок, стремительно нарастающих к средней, стройную четкость общего силуэта с вершиной шатрового купола в синем небе; голоса перекликающихся детей…
Пора прощаться. Клара Сёлеши последний раз щелкает затвором фотоаппарата.
Янош Гере вытряхивает золу из трубки.
— Пожалуйста, приезжайте к нам.
Я уже знаю кое-что об этом человеке; он попросился на год председателем в сельскохозяйственный кооператив из отстающих, теперь там хорошо вспоминают о нем. Знаю кое-что и о Ласло Камонди. Знаю, что рано постаревшего Киша, друга Атиллы Йожефа, подвешивали во времена Хорти за волосы в охранке. Он удивительно молчалив и, кажется, очень насмешлив; когда процеживает словечко по-венгерски, все дружно хохочут. Теперь он стоит в стороне и смотрит, посмеиваясь, как мы обнимаемся на прощанье. А затем и сам подходит проститься, и в темно-карих усталых глазах с желтоватыми белками вдруг угасает лукавый огонек; он кладет мне на плечо руку. Молчит, глядя в лицо. И вдруг произносит очень тихо и как-то смущенно: «Здравствуй, товарищ!»
Что поделаешь с неправильностями, которые порой оказываются вернее заученных правильностей? Я ответил ему тем же — вместо «до свидания» или «прощай».
«Там, где, сливался, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь…» Приятно все-таки побывать на месте, где родились эти строки, хотя, в сущности, монастыря здесь никогда не было, а была и есть знаменитая церковь Джвари.
Джвари стоит на вершине горы над Мцхетой. Когда поднимаешься туда по крутопетлистой автомобильной дороге, то кажется, будто плывешь среди набегающих отовсюду рыжеватых каменных волн. И вот наконец ты наверху. Каменное море застыло, оно уходит вдаль, в сизую дымку, а внизу открывается Мцхета и маленький отсюда кафедрал Свети-Цховели, стоящий в треугольнике земли, вершина которого и есть точка слияния рек-сестер, похожих и в то же время чуточку разных (Арагви зеленовата, струи Куры желты).
Наверное, едва ли не для каждого из нас лучшие воспоминания о родных местах прежде всего связываются с рекой — пусть это даже какая-нибудь безымянная речушка. Может быть, именно поэтому так обидно, так грустно бывает видеть умершее или скудеющее русло со следами давней полноводности и остатками прежних рощ и дубрав на берегах.
К счастью, Куре и Арагви, кажется, не грозит оскудение:
Линии электропередач, газопровод, автодороги — все артерии индустриальной современности пересекают Грузию вдоль и поперек. Поднимаются новые заводы, поселки; только что построен целлюлозно-бумажный комбинат в Ингури, он потребует немало древесины; конечно же все это не прибавляет покоя пернатому, мохнатому, чешуйчатому населению гор, долин, лесов и рек. Проблема сосуществования техники, человека и природы поневоле тревожит ум, когда попадаешь в такую страну, в такой уголок.
— Когда бог создал Землю, — рассказывал за бокалом вина шофер Серго, — он позвал все народы, чтобы разделить ее. Получилась, конечно, ба-альшущая очередь, все толпятся, спрашивают: «Кто последний», стоять надо очень долго, жара… Ну, мы, грузины, отошли в сторонку, сели под деревом на траву, вино пьем, беседуем. И так, понимаешь, заговорились, что не заметили, как все закончилось. Смотрим — никого уже нет, бог свою канцелярию сворачивает. Подбежали к нему. «Слушай, бог, а мы как же?» — «Опоздали, говорит, надо было вовремя. Почему в очереди не стояли?» — «Зачем толкаться, говорим, это мы не любим. Мы сидели спокойно в стороне, вино пили. Ну, немного заговорились, бывает…» Бог задумался, бороду почесал, вздохнул. «Люди вы, я вижу, не скандальные, говорит, вино пьете, беседуете, толкаться не любите… Что с вами делать? Я тут оставил себе кусочек земли на старость, чтобы дачу построить, когда на пенсию перейду… Ладно, берите».
Что говорить, губа у старика была не дура, знал, что себе оставлять. В реки напустил крутолобых сазанов, колхских усачей, жирных сомов, кое-где и форели подкинул, в камышах велел жить уткам-ныркам, шилохвосткам, чиркам-свистунам, кроншнепам, чибисам, а для красоты еще и розово-серым птицам фламинго. Леса населил оленями, медведями, дикими лесными козами, степи-долины — антилопами-джейранами (у них ножки похожи на лиру), стрепетами, журавлями, мясистыми дрофами, серенькими в коричневую крапинку куропатками. В горы послал туров (каждый рог вместит добрый литр вина), и кавказских серн, и горных длиннобородых козлов (у этих бронзовые, лоснящиеся рога отогнуты назад, будто кривые турецкие сабли). Словом, не поскупился.
Когда греки увидели впервые в долине Фазиса (так называлась в древней Колхиде река Риони, та, что теперь вращает гидротурбины) диковинную крупную птицу необычайной красоты, они назвали ее фазаном. Этих разномастных красавцев и теперь несут с тбилисского базара за ноги, их раскрытые крылья бессильно свисают к земле; я видел одного редкостной расцветки — снежно-белого с винно-красными в крапинку боками, с головой седого краснощекого генерала царских времен и червонно-золотистой грудью.
Конечно, жаль видеть такую птицу связанной и предназначенной для жаркого или сациви, но что поделаешь, вегетарианцев на свете не так уж много. Важно другое: не истребляются ли без толку сокровища, не скудеют ли реки, не пустеют ли долины и леса?
Вернемся, однако, на вершину горы, где стоит Джвари. Две с лишним тысячи лет назад здесь был храм Афродиты. С принятием христианства (в начале четвертого века) храм разрушили и поставили на его месте большой крест. (Такова логика, может быть — алогичность борьбы. Едва ли не все раннехристианские храмы построены на развалинах языческих.)
В конце шестого века здесь задумали поставить здание, где все точки замкнутого пространства находились бы на одинаковом отдалении от ветвей креста (такая крестообразная композиция в архитектуре была названа «тетраконх»).