Сквозь ночь
Шрифт:
А на другом длинном столе, тоже некрашеном, — альбомы, десятки альбомов.
Я раскрыл наудачу один; его страницы представляли собой композиции из засушенных цветов и трав. Не знаю, как сушит их Мамулашвили, у него они не похожи на сухие. Они всего лишь плоские; сила цвета каким-то образом сохранена.
Если бы наши текстильщики заинтересовались этими альбомами, то, я думаю, на много лет вперед задача фабричных художников была бы облегчена. Каждая страница — новый аккорд, новое сочетание пятен и линий, новое свидетельство редкостного композиционного таланта.
В комнату вошла сухощавая немолодая женщина с темно-рыжими
Она показала другой альбом — с фантастическими, сказочными пейзажами, чем-то похожими на пейзажи Рериха, Богаевского или Чурлёниса.
— А это — моя работа…
Я сказал, что она отлично владеет акварелью.
— Акварелью? — переспросила она.
Я вгляделся: это была вовсе не акварель. Густо-синие, сизые, оранжево-пламенеющие небеса, причудливые темные деревья, снежные вершины, горные вьющиеся тропинки, обрывистые ущелья — все это были, лепестки цветов, стебельки, травинки. Я молча развел руками.
На прощанье старик прошел, сутулясь, в теплицу и вынес оттуда крупный махровый цветок.
— Тициан Табидзе, — сказал он, — вы, конечно, слыхали о нем, всегда носил в петлице гвоздику. Я дарил ему, когда он приезжал…
Я не умею сушить цветы, как это делает Мамулашвили. Но я помню запах гвоздики, помню сад и слова старика: «Надо, чтобы везде…»
Я собирался уезжать из Тбилиси и решил последний раз посмотреть на город с горы Мтацминда. Прежде туда поднимались фуникулером; это, кажется, одна из самых длинных и едва ли не самая крутая в мире канатно-рельсовая дорога. Теперь кроме фуникулера есть еще и воздушная подвесная дорога. Она построена в 1959 году, ее длина без малого километр, разность высот около трехсот метров, скорость движения шесть метров в секунду…
Нижняя станция дороги находится в открытом дворе здания «Грузугля» (о нем я писал). Вы входите в овальную, остекленную снизу доверху ротонду, поднимаетесь по некрутой спирали и оказываетесь на бетонированной площадке. Впереди — поросшая зелено-рыжей шерстью гора, к ее верху — к небу — убегают тонкие на взгляд нити стальных канатов. Лишь дважды в пути их поддерживают опоры. Оранжево-красный вагончик, висящий на изогнутой ферме-руке, пружинит под ногой, когда вы ступаете внутрь. С вами вместе поднимутся еще четырнадцать человек. Вы встали у окна, оглянулись, в это время двери мягко сдвинулись, прозвенел сигнал — и все быстро уходит вниз и назад.
Вы несетесь над крышами, железными и черепичными, над улочками, над дворами с их невидной обычно жизнью. Вот двое прыгающих щенят и девочка… Женщина кормит кур… Человек в майке моет лазоревую «Волгу»… Сохнет белье… Вот надвинулась сверху белая церковь, а вот вы уже над ее серебряными куполами, и она уже позади, а под вами — складчатое тело горы, серо-желтый камень, и то, что казалось вам снизу зелено-рыжей курчавой шерстью, оказывается деревьями: сосна, кипарис, дуб, акация…
Вот пронесся мимо встречный яично-желтый вагончик, — только тут вы и ощутили на миг действительную скорость движения. Оглянитесь — все уже далеко внизу. Кура блеснула излучиной, за морем темно-розовых крыш открылось сизое море гор с ледяной далекой вершиной Казбека, Звонок. Вы на Мтацминде.
Стою у нагретого солнцем парапета, покрытого глубоко врезанными в камень именами «славолюбивых путешественников», со времен Пушкина не изменившихся в желании увековечиться. Стою и вглядываюсь. Мне приятно, что теперь я узнаю отсюда знакомое. Серый вытянутый прямоугольник Сабуртало на северо-западе; правее — веер Дигомского массива. Купол Дворца спорта. Здание цирка на холме. Чаша стадиона. Зеленый Ваке — район вузов, студенческое царство, там я был в университете. Надзаладеви — рабочее сердце Тбилиси. Скала Метехи, острые шатры куполов, а дальше — три встроенные в тело плотины башни Ортачальской ГЭС (в каждой башне — турбина). Крепость Нарикала над ступенчатой неразберихой старого города и правее — на гребне Сололакской горы — двадцатидвухметровая статуя Грузии с опущенным мечом и поднятой чашей.
Теперь мне нетрудно найти отсюда и проспект Руставели — я узнаю там едва ли не каждый дом, начиная с площади Ленина. Горсовет с башенкой. Тепло-желтая аркада Дома правительства. Серебряно-серая Кашветская церковь. Первая средняя школа — бывшая гимназия, где учились Николоз Бараташвили, Илья Чавчавадзе, Сумбатов-Южин, Немирович-Данченко…
Легко нахожу здание оперного театра, построенное в псевдомавританском стиле академика Шретера. Правее — гостиница «Тбилиси», добрая старая гостиница с плюшевыми толстыми дорожками, с «французскими» шторами, с колоннами «вареного мрамора», золоченой гипсовой лепкой, с комиссионно-магазинными бронзовыми пажами, держащими лампионы по сторонам широкой лестницы, с просторными номерами.
Туда я перебрался из ультрасовременной «Абхазэти» (все-таки сообщаться из новых районов с центром пока еще трудненько, автобусы ходят негусто).
Хочу найти еще на проспекте дом, где есть маленькое кафе, вернее — кофейня, по-современному просто обставленная, с разноцветными моющимися столиками и алюминиевыми легкими креслами. Там за гривенник можно получить чашку хорошо сваренного густого кофе и стакан ледяной воды. Если хотите, вам принесут и сухого печенья или кусок торта; но почти никто здесь ничего, кроме кофе, не заказывает: сюда приходят не поесть, а посидеть, поговорить. И почему-то никто не делает под столом таинственных манипуляций с бутылкой и стаканом.
Я успел привыкнуть к этому кафе и даже имею там свой любимый столик, бело-черный, с косой царапиной в углу. И получается как-то так, что людей полно, а у моего столика всегда найдется местечко. Мне приносят кофе и воду, я закуриваю и гляжу на молодых ребят (таких здесь всегда большинство), на лохмато стриженных девушек, звонко смеющихся, дымящих чуть испачканными помадой сигаретами. Мне хочется знать, чему они радуются, чем озабочен вот тот одинокий парень в шерстяной черной рубашке, потирающий ладонью лоб, о чем так горячо спорят двое, налегая грудью на столик и забыв о недопитом кофе…
…Автобус на Ереван уходит в семь пятьдесят утра. На улицах еще пустовато. Проезжаем Ортачалы; памятник арагвинцам, плотина электростанции… Тбилиси провожает взмахами башенных кранов. Впереди желтеют горы, стелются поля — зеленые и смуглые, цвета вяленого табачного листа. Через них легко и уверенно, будто балерины на пуантах, бегут опоры высоковольтной линии.
На двадцать шестом километре — поворот; слева, в распаде охристых гор, из утренней мглы возникает фантастическая картина: черно-белые медленные дымы, столбы труб, округлые силуэты кауперов, книзу растворяющиеся в долинном тумане.