Сквозь ночь
Шрифт:
— У вас, молодые люди? — спрашивает он.
Тодор молча подает три интуристовских конвертика.
— Интурист, — говорит проводник. — Понятно.
Он рассовывает конвертики по кармашкам и выходит. Тодор снова погружается в книги, двое на полках смотрят в окно. Университет уже исчез. Мимо плывет Подмосковье. В березовых рощах тлеют первые осенние искорки. Босоногий мальчик в пилотке пасет темно-рыжую корову и машет вслед поезду рукой. Я достаю из чемодана книгу и усаживаюсь поудобнее, сожалея, что не знаю болгарского языка.
Но
— Товариш… Вы от Москва или от Киев?
— Из Киева, — говорю я.
— Ага!..
Парень думает несколько секунд и продолжает:
— А в Киеве университет тоже есть такой… хубав? Красив?
— Ну, не такой, — говорю я. — Но тоже красивый.
— Ага, — говорит он. — Это есть добре… Хорошо.
Он удовлетворенно улыбается, свешивается еще ниже и теребит волосы Тодора тонкой, совсем детской рукой с коротко остриженными ногтями.
— Внимавай, да не паднеш, момче! — говорит Тодор, ударяя его книгой по руке. И добавляет, обращаясь ко мне: — Хлапак, неопитно момче…
— Он сказал, что я есть мальчишка, который сосет молоко, — говорит парень. — Он у нас самый старец, понимаете? Стар, имеет тридцать пять годов… — И звонко смеется.
— Хлапак, — говорит Тодор, улыбаясь.
— Стар студент, — говорит парень сверху и снова треплет Тодору волосы. — Мы все есть студенты — я, он и он. Него зовут Тодор, а этот — Славко, а я есть самый лучший — Иван. Да?
Он отваливается назад и снова смеется… Видно, что ему очень хочется посмеяться. Славко лежит не двигаясь и смотрит в окно. У него худое, бледное лицо, тонкая шея и очень черные и грустные глаза.
— Мне есть хорошо, — говорит Иван. — Я имею русское имя.
— Тодор есть тоже русский Федор, — говорит Тодор. — Да?
— Правильно, — говорю я. — А где вы учитесь?
— Мы еще не учимся, — говорит Иван. — Мы это… Как то се говори?.. Ний ще се учим. Мы будем учиться. В Киеве. Университет.
— Так, так, — говорю я. — Все трое?
Иван отрицательно покачивает головой, и я вспоминаю, что по-болгарски этот жест означает «да».
Кто-то в коридоре подкручивает динамик, и вагон наполняется звуками тревожного, томящего сердце вальса.
— О, Хачатуриян! — говорит Иван.
Он сразу умолкает. Я смотрю на всех троих — на Тодора с его тяжелым, угрюмым лицом, усыпанным черными точками не то угольной, не то металлической пыли, на Ивана, с которого вдруг слетела вся мальчишеская веселость, и на Славко, все так же смотрящего в окно большими грустными глазами. И мне почему-то начинает казаться, что всем им очень грустно и всем хочется домой. Вальс затихает, поездной радист ставит другую пластинку.
— «Где ви, где ви, очи карие…» — подпевает пластинке Иван.
— Красива песничка, — говорит Тодор.
Иван поет всю песенку и заканчивает: «Хороша страна Блгария, а Русия лучше всех».
Тодор что-то быстро говорит ему по-болгарски.
— Товариш, — говорит Иван, свесившись с полки, — Тодор спрашивает: вы были в Болгарии?
— Нет, — говорю я. — Не был.
— О-о, — с сожалением говорит Тодор. — София — наш столичен град. Красив. Много хубав!
— У него там момиче, девочка, — подмигивает сверху Иван.
— Жена? — спрашиваю я.
— Нет, — говорит Иван. — Он не мог жениться. Хотел учиться. Стар студент.
— Докато с’м жив, ще се уча, — говорит Тодор.
— Он сказал: «Пока живешь, еще учишься», — переводит Иван. — Хотел учиться, все бросил. Ему трудно, тежко. Стар есть, нигде еще не учился.
— Почему? — спрашиваю я.
— Он есть шлосер, железарь. Понимаешь?
— Слесарь? — говорю я.
— Так, так, — отвечает Иван. — Нелегален коммунист был.
— Другар! — говорит Тодор. — Товариш, слушай! Той Иван има известни знания. И Славко има известни знания. А мен ми е тежко. Главата ми не работи. — И он постукивает себя пальцем по лбу. Иван звонко смеется.
— Ничего, — говорю я. — Научитесь.
— Ще се научим, — соглашается Тодор.
Проводник стучит в дверь и спрашивает:
— Чайку не желаете?
— Давайте, — говорю я.
— Четыре? — спрашивает проводник.
— Давайте, давайте, — повторяет Иван.
Проводник ставит на столик четыре дымящихся стакана и уходит. Иван спускает вниз ноги в аккуратно заштопанных носках.
— Славко, давай, — говорит он. — Чай!
Славко молча покачивает головой, не отрывая глаз от окна.
Иван спрыгивает вниз и сует ноги в туфли. Тодор раскрывает чемодан, достает еду — домашний сыр с тмином, сухую колбасу, хлеб, масло и стеклянную баночку с яркими стручками красного перца. Он нарезает колбасу и хлеб, затем достает из баночки два стручка и тоже нарезает их небольшими кусочками.
— Паприка, — говорит он. — Червен пипер.
— Пьерец, — переводит Иван.
— Слушай, другарю, — говорит Тодор. — Киеве есть червен пипер?
— Есть, — говорю я.
— Добре е, — говорит Тодор. — Преди всичко българин любит червен пипер. А фасул тоже есть?
— Без фасоли не может жить, — говорит Иван, покатываясь со смеху. — Стар студент не может без фасоли жить…
Тодор делает бутерброды. Иван берет себе чай. Тодор протягивает наверх бутерброд и стакан.
— На, Славко, вземи, — говорит он с неожиданной для его угрюмого лица ласковой мягкостью.
Я допиваю свой чай и беру со столика болгарскую газету, — Тодор выложил ее из чемодана, доставая еду.
— Умеешь по-български? — спрашивает Иван.
— Нет, — говорю я.
— Пробуй, пробуй! — Он смотрит на меня, готовый засмеяться, и я вижу, что ему очень хочется, чтобы я почитал. Начинаю читать вслух. Иван тотчас же покатывается.