Сквозь строй
Шрифт:
«Это старинный дом, — тихо сказал он. — Он все время издает звуки, ведь так?»
Он даже не замечал, что у них в доме так скрипят половицы. Но раньше ему и в голову не приходило тайком проникать во флигель, куда вход ему и Натали был строго-настрого запрещен. Потому как там хранились все тайны семьи Кабра.
Он огляделся по сторонам. Не проникает ли откуда свет, нет ли там кого? Он был готов к встрече с родителями и придумал, что сказать, если его спросят, как он посмел туда войти.
«Ну что вы, мам, пап, как вы могли такое подумать? Я?
Но света нигде не было. Ни света, ни родителей, ни упреков, ни подозрительных слуг, никого. Он набрал в грудь больше воздуха и стал босиком осторожно, дюйм за дюймом, пробираться вперед. Но половицы предательски скрипели.
«Что будет, если они поймают меня? Может, я зря рискую?»
— Просто я хочу знать правду, — прошептал он.
Он спохватился, услышав свой собственный шепот, и снова замер. Все тихо. Вокруг никого.
Правду…
Ему с детства внушали, что правда — это понятие растяжимое. Его мать, например, могла с очаровательной улыбкой обратиться к другой женщине со словами: «Душенька, это платье вам так к лицу. Где вы его взяли?» А потом за ее спиной часами рассуждать о том, где эта старая кляча умудрилась найти такое мерзкое платье? И неужели нельзя было выбрать что-нибудь более приличное? Или он не раз слышал, как его родители говорили по телефону своим партнерам по работе: «Ну что вы. Разумеется, ваши интересы для нас превыше всего…» А потом, положив трубку, они звали к себе ассистента и отдавали приказ: «Закройте этот завод. Он совершенно бесполезный». Или: «Продавайте все акции. Все до последней».
«Но так они относятся к неудачникам, к чужим людям, — думал Иан. — К тем, кто не принадлежит к нашему клану, к Люцианам».
Он вспомнил, как его мать относилась к Ирине Спасской, которая служила ей верой и правдой до последнего дня своей жизни и была Люцианкой.
«Но она не была Кабра. А у родителей свой собственный кодекс правил, который гласит: в мире есть только Кабра. Все остальное не имеет значения. Просто они такие. Они жестокие не только с чужими, но и со своими. Исключительно во благо семьи, во благо меня самого и Натали».
Так, значит, поэтому она его сегодня ударила? Что с ней? Почему она их больше не любит? Почему с тех пор как она решила во что бы то ни стало завоевать победу в гонке за ключами, она больше ни в грош не ставит их жизни и ей абсолютно все равно, есть у нее дети или нет? Почему она стала так относиться к своей дочери, что та последнее время постоянно плачет? Раньше Иана раздражала его младшая сестра, но теперь он не мог без жалости смотреть на ее заплаканные глаза и видеть, как она из кожи вон лезет, лишь бы угодить матери. А угодить ей стало совершенно невозможно.
«Что происходит? —
Иан подошел к двери. Пытаясь успокоить дрожь, он вытащил из кармана старинный дверной ключ и вставил его в замочную скважину. Его дорогие родители научили его технике взлома любых, даже самых хитроумных замков, чтобы он мог получить беспрепятственный доступ к необходимой информации — о деловых партнерах, семейных врагах, иностранных шпионах. Но он даже не предполагал, что в один прекрасный день ему придется решать задачу, которая была бы ему не под силу, и ответить себе на вопрос: кто на самом деле его враг?
«Пришло время это выяснить», — решил он.
Замок еле слышно щелкнул, ручка повернулась, и дверь открылась.
Быстро обернувшись и убедившись, что никого вокруг по-прежнему нет, Иан зашел в секретный флигель и закрыл за собой дверь.
Йона Уизард в последний раз махнул рукой своим фанатам, обступившим автомобиль, и сел в машину. Водитель закрыл дверцу и, расталкивая толпу поклонниц, обошел машину, чтобы занять водительское место.
— Ты крутой, Йона! — закричала ему вслед какая-то девчонка и на бегу поцеловала стекло удаляющегося автомобиля. На стекле остался яркий след помады.
Йона пустым взглядом смотрел на этот отпечаток. Он в последний момент попросил своего отца назначить концерт в Лондоне. Шоу длилось три часа и вытянуло из него все силы, но зато он вложил в него все, отдав свое сердце на растерзание поклонникам. Он пел и танцевал три часа без перерыва, а в конце даже устроил небольшой сюрприз и спел еще несколько песен на бис. И он получил то, что ему было нужно больше всего на свете — восторг, крики, приветствия и восхищение поклонников. Он получил доказательство того, как сильно его любят, как он нужен им. Доказательство того, что он достоин этой награды и по праву заслуживает их любви.
Тогда почему он не может отвести глаз от этой алой помады на оконном стекле? Такой алой, что она больше похожа на кровь.
«Погоня за ключами — вот в чем дело, — думал он. — Если мои поклонники узнают, что я собирался сделать… Если они только узнают, чего добивалась моя мать… И если бы я послушался ее и сделал это…»
Эти многоточия в его мыслях появились с тех пор, как он побывал в Китае. Он не мог поставить точку, потому что поставить точку означало бы принять окончательное, но невыполнимое решение. Необратимое решение, и с этим ему пришлось бы жить всю оставшуюся жизнь.
— Хороший был концерт, — услышал он голос своего отца с соседнего сиденья. Бродерик, как обычно, стучал по клавишам своего вечного смартфона «Блэкберри». — Девяносто тысяч человек. По семьдесят пять фунтов с каждого. Минус накладные… Это Йона буквально выбил у него из рук телефон.
— Деньги, деньги, — сказал он охрипшим голосом. Но надо взять себя в руки и не давать волю чувствам. — Йоу, попе, ты вообще думаешь когда-нибудь о чем-то, кроме бенджаминов?