Сквозняки закулисья
Шрифт:
– Все-все?
– Ладно, когда придешь в себя, – позови.
Павел покрылся холодной испариной. Он совсем не хотел быть царицей, да и жизнь сначала мог заказать только полный кретин. Нет… он должен основательно подумать. Жалко, что не спросил, сколько заказов…
– Один!!! – Прогремело из тумана.
– Ну вот, один. Тут главное – не прогадать.
– Не гадай, – выбирай.
– Это разница.
Павел оттер рукавом пот со лба, и в это мгновенье по спине побежали холодные мурашки. Можно было выбрать любовь… Но ведь она со временем уходит. Заказать счастье? Но его век короткий – всего лишь миг… От напряжения свело челюсти, и в этот миг еще не оформленное в мысль желание выдохнули губы.
– Я хочу летать! Да-да-да! Именно летать. Высоко и свободно! Так, словно это мое естество.
– Летать? Уже выбрал?
– Да! Летать, но не размахивать руками, как птицы.
– Не глупые. Все твои усилия – лишь мысленное желание.
Туман постепенно рассеивался, оставляя вместо себя непонятное томление. И вот уже все пространство заливал яркий солнечный свет. Улица была незнакомая, но навстречу, размахивая алым воздушным шариком, шел Сын. Павел стиснул его теплую ладошку: «Сейчас мы найдем автобус на Париж». На автобусной остановке засмеялись. Колька остался изучать расписание, а Павел пересек улицу, ведущую к пустырю, за которым виднелись какие-то металлические строения. Подойдя ближе, он заметил воинскую часть за решетчатым забором. На поле лениво и медленно солдаты играли в странную игру – смесь футбола с волейболом.
Павел напряженно посмотрел на свои ноги. Волновало только два вопроса: желание – обман, и как проверить это на практике? Конечно, была уверенность, что разговор в тумане не был трепотней, но… Павел медленно обвел взглядом солдат. Они продолжали сосредоточенно играть в свою странную игру. Тогда он оттолкнулся ногами от земли и легко поднялся вверх. В первый момент пропало дыхание. И тут же изнутри вырвался дикий восторг: «А-а-а!!!» Ему показалось, что голос обрушился сверху взрывной волной. Внизу все медленно, как в рапиде, стали задирать головы…
Но Павел уже плавно устремился к облакам – подальше от людских завистливых глаз, а потом в упоении от свободы, резко спикировал вниз. Впереди возникла высокая скала-обрыв. Он лихо облетел ее и снова взмыл, ахнул от восторга, – в ущелье бесновалась бурная горная река. В этот момент какая-то сила стала стремительно сбрасывать его к ней. От молниеносного падения перехватило дыхание, но Павел был уверен, что спасение ждет у самой воды. Брызги уже летели в лицо, но он спокойно скользнул над гневными бурунами, ловя губами студеные капли.
Впереди его ждал огромный безбрежный океан, и Павел устремился к нему. У подножия огромного айсберга его ждали разбросанные прозрачные льдинки детской мозаики. Над горизонтом поднималось раскаленное огненное солнце. Павел быстро спустился и принялся судорожно перетасовывать льдинки. Он торопился найти последнюю букву, чтобы солнце не смогло помещать. Прозрачные пластинки предательски таяли в руках, но он все же успел выложить заветное слово – «вечность». Солнце ласково коснулось головы и заиграло на бриллиантовых гранях мозаики. «Вечность» засверкала всеми красками радуги и отразилась на облаках мерцанием северного сияния. И тогда Павел воспарил вдоль солнечного луча к переливающемуся разноцветному буйству.
Это видение возникло в голове, пока он набирал высоту. Исподволь возникло ощущение потери, и он понял, что просыпается.
Картинка сна начала бледнеть и терять очертания. Он стал умолять сон не уходить.
– Я еще не налетался! – Павел сжал веки, изо всех сил стараясь вернуть восхитительное ощущения полета, и сон снисходительно позволил ему прокрутить лучшие эпизоды. Как же хотелось летать наяву! – Интересно, – мелькнула шальная мысль, – а какова была бы плата? – Он не успел додумать, потому что на лбу заныла длинная царапина.
8 глава. Круг творения
Дождь громко барабанил по жестяному подоконнику. Он просился в дом, выстукивая каплями: «Осень-холодно-осень-холодно» … Ему было тоскливо на пустынной улице. А за окном так уютно горел свет.
– Открой-открой-открой, – звонко разбивались капли. – Пусти-пусти-пусти, – гремела старая жесть.
– Ишь, как наяривает? Совсем обнаглел. Уже и на улицу не выйти, – поворчишь тут. Хотя можно догадаться, что дождь припустил только от тоски и одиночества.
– Никто меня не любит. А мне всех вас жалко. И камни жалко, и людей. Я и сам устал. Открой окно, дай мне отдохнуть.
От долго стояния перед окном у Даши заныли пятки.
– Даша, у тебя каша подгорает! – Она вздрогнула от коридорного крика и очнулась.
Подгоревшая каша была противна, но в последнее время еда вообще вызывала у нее отвращение, хотя странным образом вес постоянно увеличивался. В поликлинике ей посоветовали сесть на диету, заниматься аутотренингом и исключить сильные переживания. Первые две рекомендации выполнялись сравнительно легко. Даша даже стала посещать по утрам спортзал, когда жива была Катька, у нее на это не хватало времени. Занималась истово, до изнеможения, не отдавая себе отчет, что терзает плоть, потому что душевная мука поглощает все ее существо. Она теперь жила скорее механически, чем сознательно. Подспудно все время где-то на границе сна и яви маячило видение с матерью, и она никак не могла определиться с простой проблемой, – не пришло ли время восстановить семейные связи. В конце концов, после похорон она была в таком состоянии, что найдется мало охотников, которые бы поручились за ее разум. Вполне возможно, что все давно забыто. За свой жизненный выбор она получила с лихвой, самое страшное, что за это пришлось расплатиться не ей самой, а дочке.
Но чем больше Даша думала об этом, тем нелепее ей казалась сама идея воссоединения. С кем соединяться? С сестрой, которая не написала ей ни одного письма? С братьями, не впустившими ее домой? С отцом, который забыл, что у него есть дочь? В последнее время память невольно возвращала прошедшее своеобразными вспышками коротких эпизодов, причем, чаще всего из детства. Иногда ей казалось, что она слышит басовитый смех отца. Он был большим и седым, говорил всегда тихо и медленно. Мать это раздражало, впрочем, ее раздражало все – муж, дети, соседи. Она злилась, когда отец смотрел футбол, сестра просила конфет, братья устраивали бузу из-за велосипеда, а во дворе у кого-то из соседей появлялась обнова… Спектр ее раздражений был необъятен, и Даша уже в детстве поняла, что маме досаждало все, и особенно то, что другим доставляет удовольствие.