Сквозняки закулисья
Шрифт:
Не потому ли высокие неприступные горы – бессмысленный вызов альпинистам-самоубийцам – мстят тем, кто стремится нарушить их покой, покорить и помешать неспешным думам о вечности? И тогда безжалостные и неотвратимые снежные лавины ставят глупцов на место. На наше настоящее место – песчинки в бескрайних просторах вселенной.
Но это… с точки зрения камня.
А человек? А человек все равно будет любить то, что нравится его глазам – яркое, блестящее, броское. Булыжнику остается только ждать… своего часа. Он это умеет. Ему незачем торопиться…
Посреди тяжелого и непонятного сна резко прозвучал звонок. Павел подскочил и, ничего не соображая, поплелся к двери. Почтальон принес телеграмму соседям, но ошибся дверью. Позднее утро хмуро заглядывало в окно, дразня разрушенным желанием «спать до победы». Все в миг навалилось, словно внезапная пурга, тотчас затошнило и засосало под ложечкой, какое-то мохнатое, нехорошее предчувствие выползло из темного угла. Он почувствовал его спиной, словно кто-то недобрый пристально уставился в затылок.
– Надо умыться.
Но холодная вода не освежила, стало только зябко и противно. День пропал. Он действительно оказался пропащим, с бессмысленным блужданием по дому, с какой-то неприкаянностью, которая очень похожа на состояние, пережитое в далекой юности. Вот еще вчера ты любил и был любим, а сегодня тебе сказали, что это закончилось. Беспредельное чувство брошенности наваливается, как десятки «G» на космонавтов. И ты мечешься, как пес, оставленный хозяином на остановке: и отойти страшно, и направиться некуда. Обида и невыносимая жалость к себе вырастают, как снежный ком. И вот уже эта лавина накрывает тебя, не давая возможности ни дышать, ни думать, – остается тонуть в сознании полнейшей беспомощности и бесполезности. Даже намек на возможную радость в этот момент, кажется, может разорвать тело на части…
К середине дня буря улеглась. И Павел смог даже поесть, но ни запаха, ни вкуса не почувствовал. Лишь довольный желудок принялся за работу. «Все химия», – лениво шевельнулась первая за целый день разумная мысль.
Хорошо было быть скалой… Голой неприступной скалой. Чтобы ни одна травинка не пускала в тебя корни, чтобы ни одно живое существо не отваживалось искать приюта на твоем холодном недосягаемом теле.
Солнце, ночь, ветер, непогода и – ВЕЧНОСТЬ.
Ты и небеса! Оцепенение. Бесчувственность, безтревожность, бездейственность.
Абсолютное и сознательное одиночество.
Постепенный уход всего и даже ощущения собственного «я».
Останется растворенность в мире. Неотъемлемость от него.
Лелеянный желанный окончательный покой.
В густом сиреневом тумане кто-то затаился. Странная лиловая птица пролетела так низко, что поцарапала лапками лоб. Их тумана потянуло сыростью и прелыми листьями. Что-то громко ухнуло и эхом подкатилось к ногам: «Чего молчишь?» Павел от неожиданности поднял плечи. В ответ раздался скрипучий смех, и длинная рука, высунувшаяся из тумана, крепко схватила его за локоть. Павел почувствовал горячую ладонь, но не испугался, смело шагнул в плотное марево и остался один. Рука пропала, вокруг ощущалось какое-то движение, но ничего нельзя было рассмотреть. Он с досадой подумал об оставленных очках: близорукие глаза, сколько не щурься, а плохие помощники в незнакомой обстановке.
– Это он!
– Нет, вы шутите.
– Да он же, он!
Кто-то быстро проскользнул мимо, Павел лишь успел ощутить упругую воздушную волну. Над ухом прохихикал противный голос, а когда он поднял голову, то получил болезненный щелчок по носу.
– Поиграем?
– Если хочешь играть, выходи, а то нечестно получается, ты меня видишь, а я тебя – нет. – Павел напряженно всматривался в туман.
– Слепондя! Слепондя!
– Будешь обзываться – уйду, – обиделся Павел и повернулся спиной.
– Ты чего? Обижаешься?
– Обижаюсь, – он не знал, как вести себя в такой нелепой ситуации?
– А на меня нельзя обижаться.
– Это еще почему?
– Нельзя.
– Ну, почему?
– Нельзя и все.
– Не понимаю.
– А ты хочешь все понимать?
– А ты?
– Плохое воспитание. Надо сначала ответить.
– Но ты же сам не отвечаешь.
– Мне можно.
– Почему?
– Можно.
– А ты кто?
– Я! – Детский голос задрожал от обиды.
– А ты мальчик или девочка?
– А-а-а!!! – Скорый и бурный плач привел Павла в еще большее замешательство.
– Я не хотел тебя обидеть.
– Плохой, плохой. Не буду с тобой играть. Выбирай!
– Что я должен выбирать? – Павел незаметно стал продвигаться к тому месту, где, как ему казалось, туман должен был кончаться.
– Все выбирай! Все!
– Я… не знаю…
– Вырос оглобля-оглоблей, а не знает. Выбирай желание.
– А… – Павел широко улыбнулся, – это по «щучьему велению, по моему хотению»? – и тут же получил сильную затрещину.
– Ты чего издеваешься? Чего корчишь из себя?
– Да ничего я не корчу, просто, не понимаю, о каком желании идет речь?
– Вот навязался на мою голову, – рядом кто-то смачно высморкался. – Ну, «если бы можно было прожить снова, то я…» – понял? Или «три девицы под окном пряли поздно вечерком. Если я была б царица…»