Сквозняки закулисья
Шрифт:
– Как же быть с душой? – Хмель давно выветрился, и Павел даже забыл о своей язве.
– Не знаю. Я – человек. Ни большой, ни маленький. Обычный. Просто человек. Женщина. И я хочу того, чего хочет каждый человек. Всякая женщина. Любви. Нежности. Взаимности. Я хочу любить и быть любимой.
Павлу показалось, что Ирина обращается к нему, и он готов был разделить этот ее призыв – внутри затрепетало желание, совсем, как в лучшие их времена. Но она грустно покачала головой. Стало больно. Так больно, словно кто-то вонзил нож в сердце по самую рукоять. Когда-то страстно
– Мне нужна ласка и удача не помешает. Но самое главное, самое желанное – ожидание покоя. Беспредельного покоя, когда прошлое и будущее незаметно становятся настоящим. Когда сердце не сжимается с последним лучом солнца, и душа не замирает, глядя на розовый закат нового дня. Усталость от постоянной жизни в сумерках рождает безразличие.
– Пашенька, дорогой, теперь я понимаю, что обещания юности подспудно были замешаны на изживании страха перед неизвестностью. Вспомни, какими мы были? Разве страх определял наши желание и поступки? Изо всех молодых сил и безрассудства щенячьего восторга перед будущим я верила, что со мной это не выйдет. Меня не запугают!
– Я помню! – Он готов был закричать, как от острого приступа, – так ясно и отчетливо возникло давнее обещание друг другу. Клятва о планах на будущее, в которое они собирались идти вместе честно и бескомпромиссно.
– Мы обещали друг другу, что нас не согнут годы и испытания. Что из седла жизни нас не выбьют ни приспособленцы, ни политика, ни реальная жизнь.
– Паша-Паша… Всё это были мечты-мечты-мечты… Но все равно. Я пришла в этот мир. И чего бы мне не стоило, попытаюсь сделать его для себя. И сыну нашему того же желаю, и тебе, Павлуша.
– Тебе страшно жить, Ириш?
– С чего это?
– Мне показалось.
– Тебе показалось.
Взгляд бывшей жены больше не напоминал ту ее – молодую и желанную. Он осекся, как-то надо было выходит из этого неловкого положения, в которое он сам себя загнал невольными спонтанными иллюзиями.
– Власть наша опять что-то… – ничего не шло на ум.
– А что тебе власть? Живи себе своей жизнью и не задирай голову. Там наверху и без тебя найдут способ передраться.
– Тебе не кажется, что это трагично?
– Трагично? Может быть. Надо признать очевидное: если нет страданий, счастья не заметишь. Наверное, Адам и Ева поэтому и сбежали из рая.
А вот этого ей не стоило говорить. Особенно сегодня, особенно после того, что с ним в последние дни случилось.
– Тоже мне – рай! Нектар пить, когда всем «плодитесь и размножайтесь», а тебе – только соловьев слушать? Нет! Такого рая нам не надо!
Ирина даже зашлась от смеха. На них стали оборачиваться с соседних столиков.
– Мы живем с грузом потерь. – Она промокнула салфеткой смеющиеся глаза. – Понимаешь, теперь с этим столкнулся и наш сын. Едва появившись на свет, он стал третьим в неразрывной, как тогда нам казалось, связке троих. Бог знает, что могло остановить трещину, которая возникла
– В тот момент?
– Ну не в тот, в другой, какая теперь разница?
– У тебя есть кто-нибудь сейчас? – Вопрос вырвался помимо воли. Павел испугался, что Ирина обидится, но она снова рассмеялась, медленно изучила ресторанный счет и вложила несколько купюр. – Теперь – на воздух, пройдемся немного, чтобы жир растрясти.
Ирина взяла его под руку, отметив, что бывший муж легко вздрогнул. Мелькнула мысль, – может, пожалеть? Но она ее легко отфутболила, – какой теперь в этом был смысл?
– Помнишь, Володю?
– Блондина? Это который…
– Я все сохла по нему.
– Признаться, я долго думал, что ты вышла за меня замуж только чтобы ему досадить.
– Как можно было досадить человеку, который меня не замечал. Я ему звонила, поздравляла, советовалась… Он знал мой номер телефона, но… не звонил. Всякий раз мне приходилось придумывать повод. Он радовался, извинялся, ссылался на занятость. И снова я ждала. Тянулись дни, недели, годы. Потом я успокоилась, перестала ждать и…
– Вышла за меня замуж.
– Ты что-то имеешь против?
– Теперь нет. Так ты ему опять стала названивать?
– Не угадал.
– Он?
– Снимаю трубку. «Добрый вечер», – голос незнакомый. – «Взаимно».
– Неужели не вспомнила? Не верю.
– Столько лет прошло. Но и он не поверил. Смешной такой разговор вышел – короткий и странный – дословно:
– Это Антон.
– Какой?
– Ты не помнишь меня?
– Мы знакомы?
– Это я – Антон Хвостов.
– Очень приятно, Антон Хвостов. Слушаю вас.
– Вот, решил позвонить…
– Я так и поняла. Что у вас за дело?
– Нет… Я просто так позвонил… Я… Мне…
– Вынуждена попрощаться, я занята.
– Но, как же…
– Тут я положила трубку. И, знаешь, Паша, ничего не екнуло – перегорело. Но он снова перезвонил.
– Это я – Антон Хвостов!
– Молодой человек, я вам уже объяснила…
– Не бросай трубку. Неужели ты не помнишь?
– Почему «ты»?
– Мы были на «ты».
– Когда?
– Ну… Ты ведь… Я же… Тогда… Неужели ты меня совсем не помнишь?
– Вас – нет. Пашенька, удивительно, я столько раз представляла этот разговор, так мечтала о нем, будешь смеяться – репетировала. Боялась выйти лишний раз из дома, а вдруг он позвонит? А тут… Пришлось объяснить, что помню замечательного молодого человека – доброго, предупредительного, внимательного, который когда-то мне очень помог. Вот того человека всегда и буду помнить.
Павел поймал себя на мысли, что именно такая Ирина – сегодняшняя: холодная, нечувствительная и безжалостная – и нужна ему для нового проекта. Конечно, метаморфозы, которые с ней произошли, немного пугали, но, кто знает, как сам он выглядит в глазах других людей? Она говорила чётко, словно впечатывала каждое слово, а он с отчаянием и горечью понимал, что прошлое неумолимо развело их навсегда. Рассказ ее тем не менее продолжался, и он с усилием заставил себя включиться в него.