Сквозняки закулисья
Шрифт:
От долгого сиденья в неудобной позе затекли ноги, она чуть не упала, когда попыталась подняться.
– Я что, здесь заснула?
– Тебе, наверное, было страшно, вот ты и пришла ко мне.
Все валилось из рук, голова была тяжелая, дубовая, когда Даша собирала Катьку. Сон не шел из головы, ясно стоял перед глазами совершено подлинными картинами и ощущениями. Самым странным было то, что не было у нее ни дяди Пети, ни племянницы Маришки, ни знакомого Сенечки. Она вообще не ездила ни к кому на дачу, а леса боялась с детства.
Она гнала прочь тяжелые предчувствия, но они возвращались и сжимали сердце железной хваткой. Может, дома что-то случилось? Она редко вспоминала о том, что когда-то у нее был другой дом – с мамой, папой, сестрой и братьями. Это было совсем в другой жизни – далекой и безоблачной – ровно до того момента, когда она заявила, что хочет стать актрисой. Родители сначала посмеялись – какая девчонка не мечтает о театральной карьере. Но, когда стало понятно, что Даша серьезно решила посвятить этому жизнь, принялись отговаривать. Мать даже пообещала, что проклянет, если дочь ее ослушается. Даша родительским страшилкам не поверила и, пообещав поступать на филологический, поехала в Москву. Сразу с поезда она отправилась обходить по очереди все театральные вузы. Больше всего ей понравился ГИТИС – шумный, странный, с глухой славой бывших палат Малюты Скуратова.
Обман раскрылся той же осенью, когда на школьные каникулы приехала сестра. Даша не могла сдержаться и потащила ее на занятия по мастерству и пластике. Девчонка, раскрыв рот, таращилась на знакомых по фильмам актеров. Они легко бегали по лестницам и кричали на нерадивых студентов в аудиториях. Через неделю приехала мама. Она не обвиняла в обмане, не плакала, не уговаривала одуматься, просто сказала, что Даша должна бросить лицедейство и заняться каким-нибудь приличным делом, чтобы не было стыдно перед людьми. Никакие доводы, что актерская профессия не хуже любой другой, на мать не подействовали. Она была непреклонна – или во всем слушаться родителей, или забыть, что они у нее есть.
– Поступишь по-своему, забудь дорогу домой. Я тебя прокляну.
Даша никогда не замечала, чтобы родное лицо было таким злым, таким страшным. Она попыталась было оправдаться, что уже взрослая и имеет право сама выбирать судьбу, но вдруг что-то сработало внутри, что-то щелкнуло. Она вдруг увидела в матери не самого близкого человека, а какую-то чужую недобрую женщину. И разом милые детские воспоминания о семейных радостях как бы померкли, перестали существовать так же, как и непременное дочернее послушание.
– Ты так легко это говоришь, мама.
– Не легко, но я так сделаю. Если ты не передумаешь, то забудь дорогу домой, забудь, что у тебя есть родные и близкие! – Она не произносила – выплевывала слова.
– Чем же это тебе так насолили актеры? Ты, что, сама когда-то пробовала…
Мать не дала Даше закончить догадку и со всего маха влепила тяжелую пощечину. Даша даже покачнулась, но не заплакала, хотя слезы закипели в глазах. Перед ней стоял враг. Самый настоящий враг, хотя это была мама. Мама, которая ее родила, кормила грудью, выхаживала, когда болела, вытирала слезы, выслушивала девчоночьи секреты и… И больше ничего не будет.
– Я собираюсь прожить свою жизнь. – Даша очень боялась, что ее голоса не слышно.
– Ну, что ж, я тебя предупреждала.
Глаза у матери были совершенно белыми, когда она плюнула дочери под ноги. Хлопнула дверь, а показалось, что взорвалась бомба. От силы удара посыпалась штукатурка.
Летом Даша все-таки приехала домой на каникулы. Она была уверена, что страсти остыли, на нее, конечно же, сердятся, но не до такой же степени? Оказалось, что до такой. Ни сестра, ни браться не открыли дверь, отец прошел мимо, не глядя в ее сторону. Вечером к лавке, на которой она сидела с чемоданом, подошла мать и молча протянула горбушку черного хлеба.
– А я уже думала, что вы – звери, – все Дашино тело сотрясала противная крупная дрожь. – Нет, мама, вы – хуже, – она встала на непослушные ватные ноги. – Прощай.
На вокзале трясущимися пальцами покрошила корочку голубям, – с детства ее приучили не выбрасывать хлеб. Потом долго мучил вопрос – выжили ли после той кормежки птицы? Денег хватило только на полдороги. Она стояла в тамбуре и смотрела на удаляющийся город. В глазах ощущался песок от непролитых слез, но Даша не плакала.
Она прощалась с городом своего детства. Отныне дорога сюда заказана. Видимо, у нее было такое лицо, что черкешенка-проводница молча взяла за руку и затащила в свое купе. Там Даша пролежала сутки до Москвы. Расставаясь с доброй женщиной, она раскрыла чемодан с гостинцами, которые везла домой, и протянула на ладони остатки серебряной мелочи. Проводница заплакала: «Не надо, доченька, ты только ничего с собой не сделай. Обещаешь?» И только тогда Даша разрыдалась, уткнувшись в теплую грудь и ободрав себе щеки металлическими пуговицами форменного пиджака. Было и горько, и стыдно. Чужая женщина материнским сердцем почувствовала ее боль. Натруженная ладонь гладила ее по голове, как маленькую: «Стерпи, милая, стерпи, такая уж у нас доля».
Даша мотнула головой, стряхивая воспоминания. Наверное, в родительском доме что-то случилось. Первым желанием было позвонить, – в памяти еще сохранился номер телефона. Но она тут же одернула себя, вспомнив, как отнеслась мать к сообщению о рождении внучки: «Ни ты, ни твои выблядки нас не интересуют, мы тебя не знаем, и ты нас забудь». Даша вздрогнула, словно снова услышала сквозь треск в телефонной трубке злой голос матери.
Катька хныкала и отказывалась есть манную кашу. Даша понимала, что она просто не хочет оставаться в садике на ночь. Но на сегодняшний вечер был запланирован спектакль на выезде – далеко за городом, поэтому хочешь – не хочешь, а придется потерпеть. Но завтра она обязательно отпросится и заберет ее утром из садика. Сначала они пойдут в поликлинику, а потом начнут роскошествовать дома.
– Пироги будем печь?
– Можно и пироги.
– Тогда с капустой.
– Хорошо, будем печь пироги с капустой.
– А на капусту у тебя денег хватит? – Поинтересовалась недоверчивая Катька.
– На капусту хватит, – рассмеялась Даша.
По дороге в садик они не останавливались перед киосками, а обсуждали – какое делать тесто – простое, сдобное или слоеное? Так ни до чего не договорились и решили определиться завтра.
День тянулся медленно, наверное, именно потому, что начался скверно. Низкое небо обложили тучи, но дождь так и не собрался, хотя порывы ветра изредка бросали в прохожих пригоршни холодных капель. После репетиции Даша никуда не пошла, домой – далеко, по улицам гулять – зябко. Она места себе не находила – что-то неопределенное, тягостное поедало ее изнутри. То казалось, что сердце бьется чересчур часто, то что-то хрустнуло в шее, то капли дождя слишком гулко стучат по подоконнику. Строчки расплывались перед глазами, и в прочитанном невозможно было найти никакого смысла, вязание валилось из рук, а молодежь, распевающаяся на лестнице, выводила из себя – чего они торчат здесь, шли бы домой, если не заняты вечером.
Вдруг вместо черных книжных строчек она увидела чужую черную пуговицу. Пуговицу из сна. Глаза тут же захлопнулись, и она попробовала честно ответить себе, что это? Страх? Или она… боится, что откроет глаза, а там… буквы? Вот ведь ирония судьбы, она опасалась сна с мужиком, а приснился…
Правду говорят люди, не надо ничего бояться, а то начнут сбываться самые плохие предсказания. Живешь себе, и живи спокойно. Все, что должно случиться, случится, а чего не должно – обойдет стороной. Твоя беда придет только к тебе.