Сладкая отрава

afan_elena

Девушки смотрят друг на друга и молчаливо о чем-то разговаривают. Внезапно Риса не сдерживается, и из ее глаз срываются слезинки, одна за другой. Делаю шаг, собираясь обнять и успокоить подругу, но Китнисс опережает меня: порывисто приблизившись к Рисе, она заключает ее в объятия. Несколько мгновений Кларисса сопротивляется, но спустя время все-таки сдается, обнимая Китнисс в ответ.

– Это он? – тихо спрашивает Китнисс. – Почему ты не пришла за помощью?

Риса молчит, только ее рыдания становятся громче. Чувствую себя явно лишним.

–

Мне никогда не были рады в твоем доме, – грустно, но без упрека отвечает Кларисса.

Я удивлен поведением Китнисс и мне жаль Рису. Что знают они, и чего не знаю я?

– Риса, кто тебя ударил? – снова спрашиваю я. – Почему ты не пожаловалась Хеймитчу?

Девушка всхлипывает и сильнее прижимается к Китнисс, а та, положив подбородок на макушку капитолийки, заботливо гладит ее по голове.

– Это Хеймитч ударил ее, – тихо говорит Китнисс и, судя по тому, что Риса не спорит, это правда.

Сжимаю кулаки.

– Какого черта?! – зло ругаюсь я. – Риса, как так, вы же… пара?!

Кларисса отстраняется от Китнисс, спешно вытирая слезы.

– Какая теперь уже разница, Пит? – шмыгая носом, спрашивает она. – Сегодня вечером уезжаю отсюда, навсегда. Я пыталась прижиться здесь, старалась, чтобы Двенадцатый стал мне домом, но не вышло. Я чужая здесь!

Риса тараторит без умолку и все это время пытается остановить льющиеся слезы. Мы с Китнисс беспомощно переглядываемся, не зная, что делать.

– Куда ты собралась? – спрашиваю я. – Назад в Капитолий?

Кларисса, наконец, берет себя в руки и, пожимая плечами, говорит:

– Нет, меня там никто не ждет. Я еду в Четвертый – Финник обещал помочь мне найти работу. Кто знает, может там я смогу быть счастливой…

– А здесь? – перебиваю ее я. – Что случилось между тобой и Хеймитчем? Ты любила его!

– И сейчас люблю… – еле слышно отвечает Риса, – Только что толку? Я не смогла стать для него кем-то, кроме женщины, согревающей постель. А после того, как он, снова напившись… – Кларисса бросает затравленный взгляд на Китнисс и, тяжело вздыхая, заканчивает: – Хеймитч ударил меня и изнасиловал… Я больше не хочу так жить!

Моя бывшая жена вспыхивает, резко опуская глаза в пол. Кто как не она не понаслышке знает, что такое насилие со стороны близкого человека? Китнисс была беременна, когда я мучил ее, когда позволил желанию взять верх над разумом, склоняя ее к близости…

– Мне жаль, – тихо произносит Китнисс. – Я не знала, что у вас все так…

Риса криво усмехается, вытирая остатки слез.

– Мне не нужна твоя жалость… Сойка, – подумав, говорит она. – Я сильная, я справлюсь.

В этот момент мне кажется, что Кларисса как никогда похожа на Китнисс – стойкое нежелание принимать чью-то помощь, отчаянное стремление подавить в себе чувства и просто выжить. Существовать.

– Ты будешь писать? – спрашиваю я.

– Нет, Пит, – отвечает Риса. – Зачем? Мы не общались много лет. Я отвыкла открывать перед кем-то душу.

Мы все молчим. Мне хочется остановить Клариссу, попросить

ее не уезжать, но что, если она права – ее ничего не держит здесь. Кроме Хеймитча. И именно от него она сбегает.

Прощаемся, я и Китнисс медленно отходим от Клариссы, а я все продолжаю оборачиваться, стараясь понять, через что прошла эта девушка: тот яркий свет в ее глазах, который притягивал, манил, обещал, что она будет самой счастливой на свете. Куда все это делось? Как удалось бывшему ментору спалить крылья этой красивой бабочки?

Между нами уже приличное расстояние, когда Риса окрикивает Китнисс по имени, просит вернуться. Бросив на меня озадаченный взгляд, Китнисс подходит к капитолийке, и та передает ей клочок бумаги, на котором буквально только что она написала послание для Сойки. Прочитав нехитрые строки, Китнисс меняется в лице и что-то спрашивает у Рисы. Я не разбираю слов, но испуганно сглотнув, бывшая жена кивает.

Девушки обнимаются на прощание, и Кларисса поспешно уходит прочь.

– Что она написала? – спрашиваю я, когда Китнисс подходит ближе.

Девушка погружена в свои мысли и не отвечает на мой вопрос. Уже на подходе к Деревне победителей, Китнисс внезапно начинает говорить:

– Она ведь сказала правду: мне не нравилось, когда Хеймитч приводил ее в мой дом. Пока мама была жива… – Китнисс делает паузу, очевидно, ей больно вспоминать о миссис Эвердин, – она старалась быть ласковой с Клариссой, а я – нет.

Я молча слушаю, стараясь собрать побольше информации о жизни Рисы с Хеймитчем до того, как пойду бить физиономию бывшему ментору. А пойду я обязательно: он сломал Рису, надломил ее стержень – и я должен знать почему.

– И знаешь, я почти соврала ей, – добавляет Китнисс, – о том, что не знала, что у них все плохо. Последние годы Хеймитч и Кларисса часто ругались: их крики разносились вечерами очень далеко. Только вот… он не бил ее. Никогда. Наверное.

Резко останавливаюсь и, повернувшись к Китнисс, говорю:

– Я ведь так толком и не извинился перед тобой за все, что сделал с твоим телом. Охмор и прочее, это не оправдывает меня, – я смотрю в серые глаза напротив и вижу, что Китнисс внимательно меня слушает. – Это не изменит прошлого, но я все равно должен сказать: если можешь, прости меня, Китнисс. Прости за каждую слезинку, которую ты пролила по моей вине.

Легкий шорох мнущейся бумаги нарушает повисшую тишину. Где-то вскрикивает птица, а я, глядя на руку Китнисс, вижу, как она мнет в ладони записку Клариссы. Помедлив, девушка засовывает бумажку в карман куртки и оставляет ее там.

– Спасибо, что сказал это, – отвечает она и неожиданно ласково касается рукой моей щеки. – Если я задам вопрос, ты ответишь мне на него честно?

Я киваю, готовый вывернуть перед Китнисс душу. У меня больше нет от нее тайны, ни одной.

–Ты когда-нибудь… был близок с Клариссой? – щеки Китнисс розовеют, а голос дрожит. Даже спустя годы, она не перестала стесняться разговоров о сексе.