Сладкая отрава
Шрифт:
Мы с ней проходим на кухню, Китнисс заваривает нам обоим ягодный чай. Меня беспокоит то, какая она сегодня задумчивая. Последние дни я часто замечал, как она отводит глаза, наблюдая за мной и сыном, или как она надолго погружается в собственные мысли, забывая, что я рядом.
Боюсь, что Китнисс приняла решение.
Жалею, что оно не в мою пользу.
– Прим и Гейл уезжают во Второй, – сообщает мне Китнисс, после нескольких напряженных минут молчания.
Я поднимаю на нее глаза.
– Это хорошо или плохо? – спрашиваю я.
– Мне будет их не хватать… –
Подавляю в себе легкое раздражение при мысли о том, что в «их» число входит и Хоторн. Смогу ли я когда-нибудь окончательно избавиться от ревности к нему?
– У Гейла там новая работа? – уточняю я.
Китнисс кивает.
– Он давно хотел переехать, но Прим боялась бросать меня одну.
Меня коробит от ее слов. Даже если Китнисс решила избавиться от меня, это еще не значит, что я исчезну из ее жизни насовсем. Колина я не брошу. Да и ее тоже. Не смогу. Останусь другом, кем угодно, но не смогу оставить ее.
– Ты не одна! – резко говорю я.
Она поднимает на меня свои серые глаза, снова хмурится.
– Я не в этом смысле… – похоже, Китнисс не может подобрать подходящих слов. – Пит… У тебя цела записка Рисы?
По коже пробегает нервная дрожь. Последнее послание Клариссы… Я забрал его у Китнисс в тот день, когда впервые прочитал, и до сих пор храню, перечитываю время от времени. В те моменты, когда меня обуревает приступ ярости или злости, я достаю уже почти исшарканный по краям листок и повторяю себе как мантру: «Охмор невозможно победить до конца». Странно, но становится легче, приступ отступает.
– Да, – коротко отвечаю я.
– Принеси, пожалуйста, – просит Китнисс.
Я удивлен, но девушка настаивает.
– Вот, – говорю я, вынимая из кармана штанов потертую записку. Она почти всегда со мной. – Зачем она тебе?
Китнисс забирает бумагу, долго перекладывает ее из руки в руку, несколько раз пробегается глазами по ставшей тусклой надписи. Нервничаю, неизвестность пугает. Дымок, поднимающийся над кружкой с чаем, почти исчезает, а Китнисс все молчит.
Наконец, словно отважившись на что-то, она резко поднимается со своего места и, подойдя к кухонному столу, достает из верхнего ящика блюдце, свечку и спички. Возвращается, подпаливает свечу снизу, устанавливая ее на блюдце, и поджигает фитиль. Неровное пламя вспыхивает, отбрасывая мягкие отблески на фарфоровое дно тарелки.
Я молча наблюдаю за ее действиями, совершенно не представляя, что задумала Китнисс. Мои глаза расширяются от удивления, когда она подносит заветную записку к огню, и бумага вспыхивает ярким, но недолгим пожаром. Смотрю, как мелкие куски пепла падают на блюдце, и только потом решаюсь перевести взгляд на Китнисс.
– Больше не надо ее перечитывать, – поясняет она, но для меня все равно ничего не ясно.
– Кларисса сказала правду… – неуверенно говорю я. – Охмор неизлечим.
– А еще она сказала, что я не должна тебе верить… – перебивает меня Китнисс. – Но я… тебе верю. Так какой смысл хранить эту бумажку?
Я перевожу взгляд с ее лица на остатки горелой бумаги, и обратно. Не знаю, что сказать.
Девушка
Ведет в гостиную, захлопывая за нами дверь. Мы останавливаемся возле дивана, но я никак не могу понять, к чему все это.
Свободной рукой Китнисс гладит меня по щеке. Приятно.
В полумраке комнаты я с трудом вижу ее лицо, но слабый свет, пробивающийся из под закрытой двери, позволяет мне различить плотно сжатые в нерешительности губы. Китнисс смотрит на меня, снова в чем-то сомневается.
– Скажи мне, что тебя беспокоит? – тихо спрашиваю я.
– Ты, – выдыхает она.
Я совсем запутался.
– Китнисс…
Резко подняв руку вверх, она кладет мою ладонь на свою грудь. Громко выдыхаю от неожиданности.
– Что ты делаешь? – беспокойно спрашиваю я, не решаясь поверить в сладкие обещания, которые тут же нарисовало мое воображение.
– Ты говорил, что хочешь, чтобы мы снова были мужем и женой, семьей, одним целым… – неожиданно быстро начинает говорить она. – Говорил, что любишь меня, но с тех пор прошла уйма времени…
– Я и сейчас люблю… – вставляю я, но Китнисс не слушает, продолжая говорить.
– Ты говорил, что хочешь быть со мной… – настаивает она, – но ты ничего для этого не делаешь, ты передумал? Я тебе не нужна?
Ее голос звенит, выдавая переполняющее Китнисс волнение. Ее ладонь, которая накрывает мою руку, покоящуюся на холмике груди, отчаянно дрожит.
– Китнисс, я никогда не передумаю! – обещаю ей я, но ее пыл, похоже, еще не угас.
– Тебе не нужно даже мое тело? – она обвиняет, она злится. – Ты ведь хотел меня даже, когда был не в себе, так что изменилось? Я недостаточно хороша для тебя? – ее слова режут по живому, задевают самые больные точки.
Вырываю свои руки из ее цепкой хватки и накрываю ими плечи Китнисс, чуть встряхиваю, заставляя замолчать.
– Китнисс, пожалуйста, перестань! – говорю я. – Пожалуйста! Как ты можешь даже думать такое? – теперь уже я не могу остановить поток слов, рвущихся наружу. – Я люблю тебя, сколько себя помню, и не откажусь от своих слов. Ты не представляешь, как сильно я хочу быть с тобой! Что для меня значит, каждую ночь обнимать тебя и знать, что на большее я не имею права? Я схожу с ума от того, как ты близко, и вместе с тем далеко!
– Ты даже не целуешь меня! – снова произносит Китнисс. – Ты…
Я подаюсь вперед, закрывая ей рот поцелуем. Целую ее так жарко, словно пытаюсь сейчас, именно в эту минуту, наверстать все, что мы упустили за год. Китнисс отвечает, ее руки оказываются в моих волосах, ее напор не уступает моему.
Люблю! Люблю… Люблю…
– Дурочка моя, – бормочу я, когда кислород в легких предательски заканчивается, заставляя оторваться от Китнисс. – Дурочка, я люблю тебя, больше жизни люблю…
– И я тебя люблю, Пит, – говорит Китнисс, притягивая меня за шею, требуя нового поцелуя.