Сладкий перец, горький мед
Шрифт:
И Дрибница с головой окунулся в работу. Это у него получалось гораздо лучше, чем разбираться в сложных отношениях с женщинами. Он направил все свои силы на то, о чем задумывался еще до женитьбы на ненавистной Любке. Сначала организовал станцию техобслуживания, специализирующуюся сугубо на ремонте японских и южнокорейских автомобилей. Наладил поставку запчастей из этих стран, иногда дешевле оказывалось ввозить битые авто, приобретенные за кордоном на кладбищах автомобилей практически даром и на своей же станции техобслуживания разбирать их на запчасти. За ремонт же с установкой бэушных запчастей деньги брались, как за новые. Гараж оказался не менее прибыльным делом, чем ввоз иномарок на продажу. Через три месяца после запуска в работу первого гаража Дрибница приступил ко второму. Денег в новое предприятие вкладывалось не так уж много, а прибыль оно начинало давать практически с первых дней работы. Хлопот добавляли разве что чуть не ежедневно меняющиеся правила в сфере таможенных и налоговых законодательств. И если в таможенных законах он ориентировался уже довольно свободно, то налогообложение
А слепо доверять Дрибница ох как не любил! Мечталось Вове, как через несколько лет он сделает своим самым главным бухгалтером Таню, к тому времени закончившую институт и, конечно же, ставшую его женой. О том, что будет с Любой и ребенком, Вова думать не любил. А, собственно, что с ними сделается? Он выкупит для них ту квартирку, в которой сейчас живет беременная супруга. Квартирка, конечно, плохонькая, чтобы не сказать больше, в паршивеньком районе, но ведь это все равно квартира! Любке ли выбирать? У нее раньше вообще жилья не было, всю жизнь по общагам слонялась. Вот откуда и натура блядская. А он ей с барского плеча отвалит в частное пользование настоящую однокомнатную квартиру! Ну и, конечно, алименты — ребенок все-таки не виноват, что его мать презренная женщина. Иногда у него возникали мысли о том, что не стоило бы оставлять с ней ребенка — разве такая женщина сможет нормально воспитать его наследника? А впрочем, какой наследник? Настоящим его наследником станет только Танин ребенок, будь то мальчик или девочка — без разницы. А Любка разве сможет родить ему нормального ребенка? Конечно, нет. Ни родить, ни воспитать. Ведь в нем (или в ней?) уже заложены ее порченые гены. Жаль, конечно, как ни крути, а это его плоть и кровь, но этот ребенок, еще не родившись, уже испорчен, безвозвратно утерян для общества, зародившись в утробе грязной женщины. А потому не стоит и переживать о нем особо. У него еще будут дети. И не такие, как этот. Настоящие, от настоящей же, любимой, и единственной на свете женщины, достойной рожать детей от Владимира Дрибницы.
***
Луиза все металась со своим Герой, то максимально приближаясь к официальному разводу, то откладывая его на некоторое время. Соответственно и Гера то жил с женой у ее родителей, то в очередной раз отправлялся в общежитие. Закончилась такая любовь в общем-то нежеланной, но и не ненавистной беременностью. Однако Гера обрадовался рано — на протяжении всей Луизиной беременности он по-прежнему жил на два дома. Жгучая татарская красавица то подманивала его пальчиком, то, попользовавшись мужичком некоторое время, вновь отправляла в общежитие. Когда же беременность, наконец, разрешилась рождением маленькой, всего двух с половиной килограммов весом, девочки, Геру прогнали из дому насовсем. Вернее, ему еще милостиво позволили присутствовать на крестинах маленькой Гаянэ (ох, и любят же некоторые народности громкие имена!), после чего окончательно отказали от дому. Тогда же состоялся и официальный развод, и от недолгого Луизиного замужества осталась ей на память только маленькая Гайка (сокращенное и якобы ласковое производное от Гаянэ) да новая фамилия Бубликова взамен девичьей Шкварюгиной. Что ж, Гаянэ Герановна Бубликова — ничем не хуже, чем Луизетта Петровна Шкварюгина.
Поднимали Гайку всем миром — бабушка Роза души не чаяла во внучке, дед Петя зарабатывал деньги на своих женщин, мама Луиза была всегда с крохой (когда не бегала на свидания к очередным возлюбленным). И частенько с Гайкой оставались то тетя Таня, то тетя Сима. Сама же Луиза, несмотря на некоторый женский опыт и рождение ребенка, осталась все той же Луизой, ни мало не изменившись. Гайка не мешала маме наверстывать упущенное за полтора года замужества.
У Симы в жизни тоже произошли некоторые изменения. Правда, не настолько кардинальные, как у Луизы, зато столь же недолговечные. Несколько месяцев Сима встречалась с однокурсником Пашей, не прекращая, впрочем, комплексовать по поводу своей полноты. Несколько месяцев сплошного счастья, позволившего, наконец, забыть о коварстве вероломно обманувшего Вадима, пролетели как один день. Но вскоре Пашу поперли из университета за неуспеваемость и многочисленные прогулы, чем тут же воспользовалась родная до оскомины армия. Забрили Пашу наголо, отправили непутевого в далекий город Арзамас. Сначала оттуда в адрес Симы косяком шли слезливые письма, но вскоре косяк пересох насмерть — Паша очень скоро нашел себе временную подружку. Но тут вмешался его величество банальный случай, и Паше, как порядочному человеку, пришлось жениться. На Симу вновь стало страшно смотреть. Правда, на сей раз от горя ей таки удалось похудеть, причем довольно существенно. Впрочем, столь резкое похудание не пошло ей на пользу: кожа обвисла не только на лице, но и на всем теле. И если на теле это безобразие можно было скрыть при помощи одежды, то с лицом деваться было некуда: под глазами провисли мешки, щечки, еще недавно такие милые, уютные подушечки, исчезли, оставив вместо себя одни наволочки. Печальное зрелище завершали тусклые, неживые глаза…
И Таню тоже неприятности не обошли стороной. То есть, не неприятности. На ее долю выпало настоящее горе. Отец, горячо, бесконечно любимый папка, ушел в одночасье, не подготовив, не предупредив, не попрощавшись. Смерть в виде коварного инфаркта подкараулила его за рулем, только и успел, сердешный, надавить на педаль тормоза, и даже до таблеток дотянулся, но принять не успел. Так и умер Владимир Алексеевич Голик, безумно, беззаветно
И в трудную, самую тяжкую в жизни минуту рядом с Таней не оказалось никого. Нет, родственники, конечно, никуда не делись: и мать на месте, и братец "разлюбимый", и тетки-дядьки. Но того, единственного-неповторимого, рядом не было. Не нашла его еще Таня. Были рядом и подружки, но они, еще никого в жизни не терявшие, не пропустившие через себя боль, не могли понять, что чувствовала теперь Таня. А значит и помочь ничем не могли.
Дрибница, исчезнувший несколько месяцев назад, на похоронах появился, но даже не высказал Тане соболезнования. Просто бросил на Таню пламенный, как ему казалось, взгляд, полный призывов и мольбы о прощении, но не выражающий ни малейшего сопереживания по поводу утраты дорогого ей человека, и отвернулся. И именно это Таня восприняла, как предательство. Не женитьбу на Любке, не ее беременность, а вот этот пустой, бесчувственный взгляд. Он, как положено, пришел на похороны, но не ощущал горечи утраты, ему не было больно. Пусть не так, как Тане — это было бы вполне естественно, ведь не его отец умер! Но хоть какую-то боль он же должен был чувствовать, ведь он очень хорошо знал Владимира Алексеевича! Кроме того, это же Танин отец, и Дрибница ведь знал, как сильно, безумно Таня его любила! И, если он сам действительно так любит Таню, как твердит уже несколько лет, разве мог он не почувствовать ее боли?! Разве не мог просто по человечески пожалеть, посочувствовать ее горю?! И то очень немногое тепло, которое еще жило в ее сердце по отношению к Дрибнице, пусть не любовь и не симпатия, пусть лишь некоторая благодарность за его к ней любовь, испарилось в одночасье. Нет, она не стала его ненавидеть — он не заслуживал ее ненависти, даже ненавидеть его она не могла. Но неприязнь, полная, безоговорочная неприязнь, огромная и ледяная, как айсберг, надежно заняла то место, которое было предназначено для Дрибницы в Танином сердце.
Не было рядом с Таней и Патыча. Но на него обиды не было: не знал он, как сейчас плохо Тане, иначе прибежал бы, постарался если не утешить, то разделить с ней ее боль. Просто помолчать, сочувствуя ее утрате. Но Лешка ничего не знал. У него не было телефона, иначе Таня уже давно позвонила бы ему сама. И не потому, что ей сейчас так плохо. Она позвонила бы еще раньше, пока папка был жив. Не для сочувствия, не для чего-либо еще. Просто потому, что она… соскучилась. Да, соскучилась! Страшно, ужасно, безумно соскучилась! "Лешка, милый, куда ты пропал? Ты же всегда, всю жизнь был рядом! Ты, ты один действительно любишь! По настоящему! Почему же ты не приходишь, Лешка, милый, дорогой Лешка…" Но телефона не было, а идти к нему домой Тане не позволяла гордость. Это совсем не то же самое, что позвонить. По телефону можно поболтать о какой-нибудь ерунде, можно подурачиться, а если что-то пойдет не так, превратить все в шутку. Визит же домой предполагает нечто большее. Визит домой, прежде всего, предполагает знакомство с родителями, а на это Таня самостоятельно пойти не могла. Да, честно говоря, и желания такого не испытывала.
(Не знала тогда Таня, ох, не знала, что не так давно Лешка похоронил мать, а потому понял бы Таню гораздо лучше, чем кто бы то ни было. Схоронил, не поставив об этом в известность Таню — во-первых, был тогда обижен на нее, а во-вторых, привык всю жизнь стесняться матери, и даже мертвую не хотел показывать ее Тане.)
Прошло несколько долгих месяцев, когда Таня, возвращаясь вечером из института, встретилась взглядом с Алексеем. Она ехала в автобусе, сидела сзади у окна, а Патыч стоял на остановке и с кем-то разговаривал. Лешка увидел ее только тогда, когда двери уже закрылись и автобус плавно тронулся с места. Таня проплыла мимо, одарив Лешку легкой полуулыбкой. Ноги Лешкины подкосились, он чуть не упал, но бежать за автобусом не стал. Попрощался с другом и пошел домой, к жене.
Женился Карпов всего-то три недели назад. Свадьбу отгуляли, как положено: было и белое платье у невесты, был и ресторан с сотней приглашенных, была музыка, море цветов, тостов, шампанского… Было все на этой свадьбе. Только невеста была не та.
Ольга теперь жила в его доме, и это, пожалуй, единственное, что изменилось после свадьбы. Все остальное было по-прежнему: порядок в квартире, вкусная еда и тихая, неприметная женщина, всегда на все готовая ради любимого. Алексей пока еще не успел разочароваться в семейной жизни и не жалел о женитьбе. Правда, и радости от этого особой не испытывал. Сам себе боялся признаться, что женился-то, в принципе, назло Тане. Уговаривал себя, что сделал это сугубо ради удобства, но ведь удобство он имел и без штампа в паспорте. Зато теперь на душе стало спокойнее, он почти перестал думать о Тане. Он по-прежнему ее любил, но уже не мечтал о ней. Он уверял себя, что сделал правильный выбор, жену взял под стать себе. Звезд с неба не хватает, зато и его никогда ничем не попрекнет. Конечно, до Тани ей — как до Луны, как бы ни тянулась, все равно не достанет. Но, видимо, Таня действительно не его уровня невеста. Так и уговорил себя до того, что в мыслях поставил Таню на высокий пьедестал, позволив себе лишь любоваться ею, не помышляя о большем. А тут эта встреча…
Все, что удалось спрятать в самый дальний уголок памяти, всплыло на поверхность. Загадочная Танина полуулыбка стояла перед глазами и днем, и ночью. Два месяца Патыч пытался успокоиться, вновь все забыть. Запрещал себе думать о Тане, забивал голову надуманными проблемами, планировал, как проведут вместе с Ольгой отпуск, ведь практически весь медовый месяц не мог вырваться с работы… Ничего не помогало. Хоть плачь, хоть смейся, но Танино лицо, освещенное такой загадочной, такой милой, такой теплой улыбкой, по-прежнему не давало покоя…