Славная Мойка — священный Байкал
Шрифт:
Катерные дядьки с нами не говорят. Только «ну-ка», да «подвинься», да «отойди». Могли бы и повежливей, папу ведь никто не просил таскать их же картошку. А он у меня не кто-нибудь, а планетолог… Но папа, будто так и быть должно, таскает. На ногу мне наступил и говорит: «На дороге не толкись!» Будто я ему чужой. Я чуть не заплакал. Но он на меня и тут не посмотрел.
Запустили машину. Грузить стало уже почти нечего. Еще только по разу сходили. Папа зачерпнул ведром на веревке из-за борта — ополоснуться после погрузки. Я ему полил, потом он мне. Я нагнулся, посмотрел
— Пойдем, посмотрим, что у нас за жилье, — сказал папа.
Мы вошли в нашу каюту. Ее здесь кубриком называли. Ничего, жить можно, только темновато. Папа вышел на палубу, что-то передвинул над потолком каюты, и стало светло — там стекла наверху были толстенные, мутноватые.
— Ну вот, — сказал папа. — Люкс и дворец. Как по-твоему?
Ничего «люксового» не было. Скучно. Так две недели и сидеть?
— Ты что это, Митрий? Не заболеваешь случаем? Опять киснешь?
А что мне было ему отвечать?
Из динамика шуршанье какое-то слышалось и музыка. Больше, правда, шуршанье. Потом щелкнуло, незнакомый голос сказал:
— Пассажиру Белякову-младшему прибыть в рулевую рубку.
Я посмотрел на папу. Папа на меня.
— Иди, — сказал он.
— Зачем?
— Ты на судне. Слушайся.
— А ты?
— Но меня же не зовут.
— А я только тебе подчиняюсь.
— На судне все подчинены капитану. И я, и ты.
Это он, конечно, просто так говорил. В воспитательных целях. Но идти пришлось.
Капитан стоял в рубке. Он был уже другой немного. Но я его еще больше боялся.
— Ну что мнешься? — спросил он и повернулся ко мне. — Входи. Боцман, объясни матросу Белякову, как стоять на руле.
— А я не матрос… — пролепетал я.
Он вдруг как заорет:
— Разговоры прекратить! Что за разболтанность!
— Вот смотри, — сказал дядька, который стоял на штурвале. — Это компас. Но он тебе не нужен, когда берега видны…
Я уж боялся рот раскрыть, но все же надо было показать, что я хоть что-то знаю.
— А на Байкале берега всегда видны, — сказал я.
— Правильно, — сказал боцман. — Всегда. Кроме тех случаев, когда их не видно.
Он, наверно, меня совсем дурачком считал. Или маленьким. Тоже удовольствие!
Он стал мне что-то рассказывать, но я понял только одно: рули, куда скажет капитан.
— Понял? — сказал дядька.
— Понял.
— Силы-то хватит?
Небось, когда я коробки с причала носил, так не спрашивал.
— Хватит, — сказал я.
— Рули пока что вон на тот мыс.
— Ладно.
— Не «ладно», а «есть».
— Есть, — сказал я. Не ответишь, так еще не даст рулить.
— Может, тебе ящик под ноги подставить?
— Да я и так смогу.
Не такой уж я малолетка, чтобы под меня ящики подставлять. И видно мне было все. И силы хватало.
— Ну, действуй.
И мы с капитаном остались одни.
Байкал был совсем гладким. Мы стали огибать то место, где из него вытекает Ангара, и я почувствовал, как нас потихоньку затягивает, как в воронку, и чтобы идти на мыс, надо было все время немного поворачивать
— Останешься за меня! — вдруг сказал капитан. — Держать на второй мыс. Если что-нибудь непонятно или впереди появится судно, нажмешь вот эту кнопку. Ясно?
— Ясно.
Он снял с гвоздя бинокль и надел его мне на шею.
Я веду корабль по Байкалу! Веду сам! Куда захочу, туда он и пойдет… Томашевская не видит. Вот когда нужно, так ее никогда рядом нет.
Немного вертанул вправо. Нос пошел вправо.
Я вертанул влево, но, наверно, перекрутил — катер здорово пошел левей. Я снова вправо… Еле-еле вернул нос на место. Не так-то, оказывается, легко. То перекрутишь, то недокрутишь. А все же здорово. И не такой уж он крокодил, этот Иван Михайлович… Непонятный только.
Рядом на столе лежала капитанка. Грязноватая она была, но хорошо бы ее надеть. И постоять. С биноклем и в капитанке.
Придерживая штурвал рукой, я добрался до капитанки, надел. Если ее приладить на самый затылок — то было вполне ничего, на уши она тогда не лезла.
Мой корабль шел точно на мыс. Я отпустил штурвал и взял в обе руки бинокль. Как сразу все стало близко! Деревья на кручах по берегу так прямо ко мне и скакнули! Я увидел, что на берегу здесь, оказывается, идет железная дорога. И стоят станционные домики. А ну, посмотрим в другую сторону! Вода была такая же, как и обычно, а что это там такое?
Из воды торчала какая-то черная морда с усами. Я посмотрел туда без бинокля — ничего не разобрать — черная точка и все. Нет, надо в бинокль!
Долго было ничего не найти. Потом морда появилась снова — маленькая, черная, и опять нырнула. Ничего больше не было… Я еще долго всматривался — вдруг появится, но так ничего и не увидел… Я повертел окуляры бинокля, повернулся, чтобы навести их на берег, чтобы проверить, так ли они настроены. Берега не было.
Я посмотрел вправо. Влево. Берега не было. Впереди его не было тоже… Только что был — и вот скрылся. Я бросил штурвал и выглянул в дверь рубки. Берег был сзади!
Ну и закрутил же я штурвал… до отказа закрутил. Берег появился очень быстро. Но как в кино, он покатился мимо, пока не оказался снова сзади нас. Катер вертелся, не подчиняясь мне!
За шиворотом у меня стало мокро. Я закрутил штурвал обратно. Теперь я уже кое-что понимал. Берег еще был прямо против нас, а я уже почти вернул штурвал на место. Еще несколько минут, и мы твердо и точно шли на тот мыс, на который я должен был глядеть не отрываясь. Пришел Иван Михайлович.
— Ну? — спросил он. — Как дела?