След ангела
Шрифт:
Полтора часа пролетели как одна минута. Когда экран погас и Артем зажег верхний свет, глаза всех четверых зрителей блестели от возбуждения. Темин папа, казалось, помолодел до возраста сына. Вчетвером они принялись жарко обсуждать увиденное.
Вошла Темина мама, прикатила сервировочный столик, уставленный тарелками с бутербродами, коробками сока, бутылками газировки.
— Приказываю все умять. Чтоб ни крошки не осталось! — грозно сказала она.
Все послушно потянулись за бутербродами. Санька впился зубами в белый хлеб с бужениной, украшенный зеленой веточкой укропа. Вкуснотища! У них дома практически никогда не бывало ни буженины, ни окорока, ни дорогих колбас — очень дорого.
Когда бутерброды исчезли, а сока и воды заметно поубавилось, Лева обратился к Теминому папе:
— Я давно собирался поговорить с вами, Антон Анатольевич. Мне Тема много рассказывал о социологии. И я ему завидую просто черной завистью: он уже серьезные книги читает, вузовские учебники, а я пока как-то не определился с профессией. С математикой у меня дела идут хорошо, а в гуманитарку меня никогда не тянуло. Но вдруг подумал — а почему бы и нет? Наука-то перспективная, хоть и молодая. Ведь при советской власти у нас в стране никакой социологии почти и не было? Или я не прав?
Было видно, что Антону Анатольевичу по нраву завязавшийся разговор. Он отвечал задумчиво, не торопясь, переводя взгляд с одного собеседника на другого.
— Вообще-то социология существовала всегда — столько же лет, сколько существует человеческое общество. Но она много веков оставалась в тени. Это и понятно — представители власти издревле считали, что они по праву рождения наделены высшей мудростью и знанием, что им делать со своей страной и народом. Да, при них всегда были советчики, ученые и мудрецы, но к ним не особенно-то прислушивались… Когда общество стало более демократичным, во многих странах встал вопрос, как же им руководить, на основе каких данных. Во многих — только не в СССР. Здесь считали, что марксизм-ленинизм — это как Библия, все сказано раз и навсегда. Поэтому социология была либо в загоне, либо данные исследований засекречивались, и никто их к жизни не применял. Результат, как говорится, налицо. Сейчас, конечно, многое изменилось. И в политике, и в методологии науки. В эпоху компьютеров появилась возможность обработки обширных баз данных. То, что раньше было догадкой, теперь стало математическим фактом. Или, наоборот, то, что считалось непреложным законом, оказалось сплошной фикцией.
В наши дни к социологии и родственным ей наукам — социальной психологии, социальной антропологии, нейролингвистике — взывает все человечество с просьбой о спасении.
Оказывается, группа в тридцать-пятьдесят человек может погубить тысячи ни в чем не повинных людей! Атомная или водородная бомба, которыми человечество так долго себя пугало, скоро поместится в маленьком чемоданчике — возьми да шарахни!
Что из этого следует? Только одно: должна быть такая наука, которая защитит среднего человека от агрессии — не только внешней, но и от агрессии его собственных неконтролируемых импульсов, инстинктов, желаний. Вот такой наукой, я надеюсь, и будет заниматься наш Артем Антонович!
Тема польщенно кивнул. Как же, его призвали на спасение всего человечества! Саньку поневоле стало грустно. Вот, Лева Залмоксис может пойти в социологию — или же не пойти. А ему, Сане Сазонову, никакая социология заведомо не светит. И дело даже не в тройках — ему просто невозможно туда пробиться. Будь он даже семи пядей во лбу — простите-извините, гражданин Сазонов-Ломоносов, все места заняты!
Лева по всегдашней своей привычке спорить принялся втолковывать Антону Анатольевичу что-то свое, видимо, для Теминого папы малопонятное и неинтересное. Чтобы не ввязываться в долгие прения, Белопольский-старший остановил его движением руки и сказал:
— Давайте я вам, чтобы не читать длинных лекций, покажу, что такое социология, на одном простом примере. Уверен, вам будет любопытно послушать. Речь пойдет о любви.
Ребята сразу смолкли и приготовились слушать внимательно.
— Мой дед, тоже Антон Анатольевич, был в двадцатые годы, как тогда говорили, кустарь-одиночка. Жил он рядом с Парком культуры (тогда он еще был Нескучным садом). Каждый день прикатывал туда на площадку аттракционов свою тележку. А на тележке, в раскрашенном клепаном кожухе, удивительная электрическая машина. Аттракцион его назывался «Испытание воли». Подключал он свою машину к электрическому столбу, и была у нее такая блестящая металлическая рукоятка. Желающий испытать силу воли платил полтинник, дед начинал медленно крутить колесико. Ну, вы люди образованные и понимаете, что ничего внутри машины не было, кроме простого реостата с амперметром. Сила тока увеличивалась. И тут на голове того человека волосы становились дыбом, и начинало его бить током через рукоятку, вплоть до конвульсий. Тот терпел-терпел, пока мог. А потом бросал рукоятку, и дед торжественно объявлял, что сила воли у него — сто девяносто. Сто девяносто чего? — спросите вы. Миллиампер? Условных единиц? Но народ тогда был попроще. Сто девяносто — это звучит гордо, и испытуемый был доволен. А дед собирал свои полтиннички.
Потом ему надоело, и он решил усовершенствовать свое изобретение. И придумал он такую машину, которая собирала уже не полтинники, а рубли. Называлась она «любвиметр». Не слыхали? Наша семейная тайна, — он задорно подмигнул ребятам. — Принцип работы тот же самый, все тот же добрый верный реостат. Но теперь не одна, а две рукоятки. Дед объяснял, что когда отпускаешь одну рукоятку, то в другую электричество бьет с удвоенной силой. Резкий щелчок, как хлыстом по пальцам! Так сказать, привет на память от любимого! Как же все это работало? Дед зазывал парочки: «Проверьте ваши чувства». Такие всегда находились. Подходят кавалер с барышней, то есть парень и девушка, платят уже два полтинника. Берутся за рукоятки, дед крутит колесико — из волос летят искры, их корчит током… А отпустить ручку стыдно! Ведь это же на всю жизнь клеймо останется! С другой стороны, дед им не говорил, что у него порог напряжения — семьдесят пять вольт. Раз он крутит колесико, а током бьет все больнее, то — каждый думает — надо бросать поскорей, но, если бросишь, удар другу или подруге будет еще сильнее… Вот и решай — бросать или держаться!
— Здорово! — воскликнул Санек. Он очень ясно представил себе летний праздничный день и толпы гуляющих, и многочисленные парочки, и дедка в белой панамке за хитроумной с виду машиной, похожей на игрушечный старинный паровозик. — Эх, мне бы такую машину! Я бы забот не знал!
— Ну да, — иронически бросил Лева, — а отстегивать с каждого рублика пришлось бы — и за электроэнергию, и за место, и пожарным, и «Скорой помощи», и вообще всем кому угодно — дай бог, чтоб по гривеннику тебе осталось.
— Да, ты это верно растолковал, — согласился Антон Анатольевич, — сейчас такой номер не пройдет. И вот я всегда, когда рассказываю эту историю, спрашиваю: кто бы сразу отпустил ручку, а кто бы держался до конца?
— Я бы точно держался, — твердо сказал Санек.
— Про тебя, Санек, я точно могу сказать, что ты бы продержался до конца, — кивнул Белопольский, — наверное, и ты, Лева, себя бы переупрямил. А вот мой Темка, я точно знаю, бросил бы.
— Ну, это потому, что он вашу историю сто раз слышал. И уже знает правильную стратегию, — вступился за товарища Саня.
— Правильную? — только и спросил Антон Анатольевич.
— А я бы девушке сказал: бросаем вместе! — нашелся Лев.
Вошла Темина мама. Собрала посуду на столик и укатила его прочь. Антон Анатольевич пошарил вокруг взглядом:
— А ну-ка, сын, принеси пепельничку!
Тема послушно встал, вышел и вернулся с пепельницей, зажигалкой и пачкой сигарет.
— Можно покурить, Антон Анатольевич? — вежливо спросил Санек.
— Нельзя, — резко ответил хозяин. — В этом доме курю я один и больше никому не позволяю — ни жене, ни сыну, ни друзьям сына. Ясно?