След ангела
Шрифт:
Нечто подобное произошло и с Полиной. Сколько лет учились вместе — она вообще Сазонова не замечала. Но стоило Лилке заинтересоваться им минувшей весной, как Полина тоже начала к нему приглядываться и доприглядывалась до того, что втрескалась по уши. Она даже Белополькины ухаживания стала поощрять — только лишь потому, что тот дружил с Сашкой. К самому Артему она была совершенно равнодушна.
Но при всем при том Лиле здорово повезло. Полина очень ценила их отношения и была из тех, кто не «отбивает» чужих парней, считая это непорядочным. Тем более парней лучшей подруги. Поэтому она старательно
Возле выхода из кусковского парка Полина увидела афишу с портретом Моцарта, изображенного в виде красавца в завитом роскошном парике. Моцарта она просто обожала. Она обожала и его музыку, и его самого — такого маленького, хрупкого, болезненного, веселого, божественно гениального Амадео. У нее даже в мобильнике вместо звонка звучали первые аккорды из адажио двадцать первого концерта, знаменитая «Эльвайра Мадиган», задумчивая и нежная.
И вот теперь она не могла не остановиться перед афишей. Постояла, перечитала программу — и только потом увидела, что концерт состоялся еще в прошлое воскресенье. Повернулась, поспешила догнать Лилу с Саньком. А те даже не заметили ее отсутствия, шли себе парочкой к автобусной остановке.
Лила не отпускала руку Сани, старалась попасть с ним шаг в шаг. И вся она при этом колыхалась, как огонек свечи на сквозняке, — поводила бедрами, плечами, и головка ее тоже покачивалась из стороны в сторону. Казалось, чуть-чуть — и она затанцует.
Вот как быстро порой все меняется. Ехали они в Кусково — две подружки и при них Санек. А едут обратно — Санек и его девушка, и с ними еще ее подружка. Двое из троицы были, похоже, очень рады новой расстановке сил. А третья… Но кому какое дело до третьей? Третий всегда лишний.
Проводив подруг, Санек собирался было идти домой поесть, но решил зайти на школьный двор — глянуть, кто там играет в футбол. Возле школы навстречу вывернулся Кисель, старый приятель, которого в свое время исключили из две тысячи четырнадцатой.
— Здоров, Сазон!
— И тебе не болеть, Кисель!
— А я видел, как ты от остановки шел с двумя телками. С Варламовой и этой, забыл, как ее?
— Полина Козлова.
— Точно. Во, блин, расцвели розанчики! Чего, обеих сразу трахаешь?
— Типа того, — небрежно бросил Санек. А что еще он мог ответить? Кисель заржал, но в этом грубом смехе чувствовались и зависть, и уважение.
— Слушай, Сазон, — Санек увидел, что Кисель внимательно рассматривает его лицо. — Тут трендят, что тебя Гравитейшен разделал, как котлету.
— Ну, я ему тоже вломил…
Этих слов бывший кореш будто и не услышал.
— Так вот что я скажу. Тебя пацаны, — он сделал многозначительную паузу, — уважают. Ты, Сазон, не думай, что кто-то трендит: мол, у него батя в ментовке. Пацаны знают, что батя твой от вас слинял, а ты пацан правильный. И тебя уважают, в натуре. Придешь на тусу — к любому подойди, скажи: «Я — Сазон, Киселя дружок».
— Понял, — проговорил Санек. Сколько раз уже он слышал эту приблатненную трепотню, и всегда становилось как-то тускло, уныло у него на душе. Сколько угодно мог Кисель заливать ему баки, все равно нетрудно было догадаться, к чему тот клонит. Точняком стрельнуть хочет сотню, а то и две. Скажет, на пузырь не хватает.
Однако на этот раз Санек ошибся. Кисель клонил к другому.
— Я ведь это к чему бакланю? Если надо — ты только скажи. Тут же сшибем кодлу человек десять, Мишку после школы встретим — на куски его, гниду, разорвем!
Санек промолчал. Кисель заглянул ему в глаза. Видно, ему показалось, что Сазонов обрадовался его предложению.
— Ну! Давай в понедельник мы, в натуре, подойдем после уроков. С нами и Колян-Бульдозер будет. Бульдозера знаешь? Он большой, он Мишку по стене размажет. Так запрессует, что папа с мамой не узнают…
— Да не, не надо, — отвечал после паузы Саня. — На фига? Что я с ним — сам не разберусь? Обойдусь и без кодлы, и без Бульдозера. Я этого Гравитейшена один на раз поломаю, он у меня будет горячее дерьмо хавать!
Санек в этот миг и сам верил своим словам. Попадись ему сейчас Гравитц — несдобровать ему было бы. Кисель даже отступил на шаг.
— Ну, как знаешь, браток. Твое слово — скала. Но если что — имей в виду.
Вроде бы разговор закончился, они подали друг другу руки и разошлись. Но не успел Санек дойти до угла, как услышал, что Кисель кричит ему вдогонку:
— Эй, Сазон, стой, дело есть!
«Ну уж теперь-то точно сотню попросит! Он ведь простой, как хозяйственное мыло!» — Санек недовольно обернулся. Кисель бегом догонял его, но не один. Теперь рядом с ним нарисовался еще один пацан, из местных гопников. Звали его, кажется, Губон.
— Слушай, Саня, — Кисель сбил дыхание, тяжело пыхтел. «Курит много», — отметил про себя Санек. — Слушай сюда. У тебя полтыщи есть?
— Нету.
— А триста?
— И трехсот нету.
Кисель и Губон переглянулись, Губон молча кивнул.
— Ну хоть сотня есть?
— Есть, но последняя, — на самом деле у Санька оставалось от поездки рублей двести, но расставаться с ними он не собирался.
— Такое дело. Зацени, Губон плеер продает. Просит полтыщи. Машинка на ходу, она штуки полторы стоит, не меньше. Но я ему сказал — тебе, — Кисель подчеркнул последнее слово, — он и за сотню отдаст.
Губон кивнул:
— Угу. Гони стольник и забирай.
Из внутреннего кармана куртки он достал миниатюрный, размером с флешку или зажигалку, эмпэтри-плеер с болтающимися на тонком проводке «бананами» — наушниками. Нажал клавишу, протянул Саньку «затычку» — оттуда зазвенела металлическая музыка.
— Прикинь! Типа крутанская прибамбулька! Ну, берешь? — он покрутил плеер так и сяк, показывая Саньке.
Санек, конечно, сразу понял, что вещь не покупная. Иначе не стали бы они ее толкать за полтыщи или даже за стольник. Наверняка вытащили из сумки у какой-нибудь раззявы, а может, и еще проще — подошли на улице к малолетке, припугнули, отобрали, сунули в карман — и все, с приветом!