След ласки
Шрифт:
Ужас придал Ольге силы. Она уселась и начала быстро отползать, отталкиваясь ладонями и ступнями. Потом вскочила и, спотыкаясь на непослушных ногах, рванула прочь. Близняшки уже исчезли. Если бы она видела себя со стороны – испугалась бы. Белое лицо с синими губами. Располосованная в четыре багровых полосы щека. Яркая кровь на лице и шее. Мокрые волосы с налипшей колодезной тиной со стенок колодца. В клочья разодранный левый рукав ветровки, пропитанный водой и кровью. Ольга не видела этого и до смерти боялась ведьмы, поэтому
Домой, естественно, не пошла. Залезла на полупустой еще сеновал конюшни, стянула с себя всю мокрую одежду вплоть до трусов и развесила ее на жердях для просушки. Солнце заглядывало в широкое окно сеновала и приятно согревало. Хорошо хоть в прошлый раз она сама же и забыла здесь старое покрывало, на котором загорала. В него она и завернулась, зарылась в сено и надолго обессилено уснула.
Проснулась к вечеру, услышав, как дед разговаривает с лошадьми. Села, еще не вылезая из-под покрывала. Левая рука отдалась глухой болью. Осмотрела нехорошо, красно вспухшие царапины и отпечатки зубов с запекшейся кровью.
– Ну и урод, этот кошак! Надо было так и оставить его в колодце. Его, придурка, спасали, а он вон как расплатился. Ничего, ладно, пройдет, не впервой.
Оделась в полусухую одежду, слезла к деду. Солнце спряталось за наползающей с запада темной, в полнеба, тучей. Собирался нешуточный дождь, хорошо, если не гроза.
– Ты где была, окаянная? Вся деревня роем гудит, что ведьма тебя в колодце утопила.
– Никто меня не топил!
– Вот и хорошо, что не утонула. Бабка-то нас обоих убьет. Да еще если в таком ободранном виде тебя обнаружит. Она же с ног сбилась тебя разыскивать!
– Я здесь, на сеновале спала.
– Ну, и ладненько. Давай, помоги овес раздать и домой поспешать надо, а то промокнем. Гроза шутить не будет. Не боишься грома-то?
– Не, деда, гроза, она красивая.
– Красивая, баешь? Ну-ну…
Как ни торопились они, а все равно, пока добирались до дому, вымокли под грозовым ливнем до нитки.
Бабка с причитаниями и незлобливой руганью выдала им сухую одежду и усадила ужинать при свете керосиновой лампы, потому что электричество отключили. Молния в трансформатор угодила. А это всерьез и надолго.
Ольга ела вяло, постаралась поскорее забраться в постель в своей тесовой выгородке – имитации отдельной комнаты в деревенской избе, куда влезала старая кровать и небольшой, дедом сколоченный столик, почти впритирку к ней. Залегла, забилась комком под ватное одеяло и никак не могла согреться. Долго возилась, слушая, как тихо молится бабушка и громыхает рассерженное небо.Разглядывала, как мертвыми, синеватыми вспышками освещаются полосатые обои и большой, темный натюрморт с дичью, цветами и фруктами на противоположной стене.
3
Ольга не заметила, как забылась, а посреди ночи проснулась от нестерпимой духоты и жара. Во рту все пересохло. Потянулась к кружке с водой. Бабка всегда оставляла ее в изголовье на столе, вдруг девочке ночью попить захочется. Не дотянулась, опрокинула на пол. Кружка покатилась и загремела на всю избу. Бабушка вскинулась:
– Ты что Оленька?
– Да попить хотела. Ты спи, баб. – Голос прозвучал неожиданно хрипло и придушенно.
– Ну-ка, ну-ка, – поднялась обеспокоенная бабушка, быстро прошаркала к ней, заботливо дотронулась до лба шершавой сухой ладонью:
– Да у тебя жар никак? Заболела что ли? Вот только этого и не хватало!
Засуетилась, зажгла лампу, напоила аспирином и медом.
Но лучше Ольге не стало.
Так и пришлось бабушке посреди ночи семенить под мелким дождем к фельдшерице. Еле достучалась и думала не дождаться того момента, когда за стеклом покажется заспанное молодое лицо со встрепанной, кудрявой шевелюрой. Девушка работала в Поречье уже почти год, но все еще не могла привыкнуть к таким ночным стукам.
***
Видит Бог, молодая медичка старалась! Она честно старалась и, уже никого не стесняясь, в который раз листала темно-зеленый справочник фельдшера, который всегда носила с собой на вызовы:
" Для крупозной пневмонии характерно внезапное начало с повышением температуры, ознобом. Приступообразный кашель. В первые дни болезни сухой, болезненный, а со 2-3-го дня заболевания появляется мокрота ржавого цвета. Отмечаются боль в грудной клетке при дыхании, учащенное жесткое дыхания, тахикардия, крепитирующие хрипы".
Сначала фельдшерица думала, что самое главное – поставить правильный диагноз. Ну, поставила. И что? В том же самом справочнике черным по белому было написано – при крупозной пневмонии необходима срочная госпитализация. Ага! Сейчас! Света не было, и телефон, соответственно, не работал. И дождь не думал переставать, лишь перемежался с мороси до полновесных капель уже третьи сутки назойливо барабанящих по крыше. И никакой вертолет не прилетит, машина у Петровича сломана, а на лошади по тайге да по такой погоде… не довезешь. Уж, лучше совсем девочку не трогать, надеясь на какое-то чудо.
Фельдшерица методично отсчитывала четыре часа, чтоб сделать очередную инъекцию пенициллина и сердечного. И уже ничего хорошего не ждала и плакала потихоньку в сенях. Ну почему именно у нее на участке должен умереть ребенок? Сейчас ведь не умирают от пневмонии? Или все же умирают?
Третьи сутки она в этом чужом доме и спит урывками, а сейчас и вовсе уснуть боится: зная, если только прикроешь глаза, тут оно все и случится.
За окном быстро, не по-летнему темнело. Низкие тучи приближают ночь.