След ласки
Шрифт:
Девочка на широкой старинной кровати с никелированными шариками на спинках, уже не жалуясь, что дышать больно, металась в жарком беспамятстве. Кожа все такая же потная. И этот странный, жуткий контраст между ярким румянцем щек и синюшным треугольником вокруг носа и губ, обмётанных простудными пузырьками, кое-где уже засохшими в грубую, до крови трескающуюся корку. Лоб почти огненный, а руки холодные – сердце не справляется. Ну почему же все так плохо? Что делали антибиотики, что не делали…
За такими, очень грустными думами, украдкой вытирая невольные слезы обиды и бессилия,
Решительно отодвинув ситцевую занавеску, вошла чужая жещина предпенсионного возраста. Та самая, которую деревенские за глаза называли ведьмой.
– Ну что, дева, не справилась? – сходу поинтересовалась она.
Молодая фельдшерица стыдливо вспыхнула всем лицом и даже шеей, но на всякий случай спросила:
– Эт-то вы мне?
– Тебе, тебе, кому же еще. Собирай свои манатки и поди отсюда. Нечего тебе здесь больше делать.
– Да как вы смеете! Я – медик, я лечу девочку.
– Вижу. Долечила. И не делай вида, как будто не понимаешь, что она уходит. Ну-ка подвинься, я пройду.
И, бесцеремонно отодвинув плечом девушку-медичку, села на край постели больной, поставив объемистую тряпичную сумку у себя в ногах. С минуту она очень внимательно смотрела на девочку, потом наклонилась, достала из сумки толстую восковую самодельную свечу, зажгла ее, поставив на край стола в граненой стопке-сотке. Будто от лампы света не хватало. И обернулась, удивленно спрашивая:
– Так ты еще здесь? – Сильно прищурилась, так что глаза превратились в узкие щелки, и через минуту выдала: Иди, у тебя соседская коза по грядкам гуляет. Три вилка уже оглодала, скоро до яблонек твоих доберется. И кошку ты на кухне заперла. Не думаешь, что она третий день голодная? Иди. Быстро!
Девушка всплеснула руками и выскочила на улицу. Остались только старые хозяева.
– Что? Пораньше меня позвать не судьба была? Ждали, пока сама не почувствую черного вестника над деревней?
Дед бормотал что-то невнятное. Бабушка испуганно молчала.
– Но ведь Вы можете спасти ее?
– Сейчас посмотрю.
Раскрыла бессильную ладошку девочки и, чуть отгибая вниз кончики ее пальцев, стала медленно поворачивать влево-вправо перед свечой.
– Дождались? Вон, и линии все уже поплыли. – Придавливала большим пальцем то в одном месте, то в другом и, наконец, сказала в раздумье:
– Не знаю даже, стоит ли… Слишком много крови на ней. Слишком много.
Бабушка взмолилась и поползла на коленях.
– Не вой! – оборвала ее незваная гостья. Взяла другую руку девочки, тоже посмотрела.Даже ногтем по линии жизни в одном месте поскребла, словно надеясь что-то стереть, и резко поднялась.
Хозяева с ужасом смотрели на ведьму.
– Хорошо, – хмуро проговорила она и вновь села. И добавила задумчиво: Я попробую. В долгу я перед внучкой вашей. Как девочку зовут? Ольга? Крещеная хоть? Ну, ладно. Уже проще. – И тут же перешла на командный тон. – Так! Затопляйте печь. Пяток полешек тоненьких киньте, и хватит пока. Ставьте чугун. Ковшик припасите. Дров наносите побольше. Мне огонь до рассвета держать нужно будет. Собаку из дому к бане уведите и привяжите там, чтоб не прибежала. Не нужно ей тут быть пока. И сами подите, вон, хоть в пристройчик, хоть в баню, не мешайте. Молитесь, если умеете.
Пока бабушка возилась с русской печью, в щель занавески видела, как ведьма начала расставлять на столе у кровати какие-то баночки, пузыречки, мешочки и все время вполголоса пела что-то непонятное, настойчиво- протяжное. От яркого пламени свечи по стенам и потолку резко метались черные тени, стараясь вновь сгуститься над кроватью.
***
Ольга плыла в душном багровом тумане, и не было там ни верха, ни низа, ни направления, хоть какого. Только голоса далекие, невнятные, зовущие. И она металась, не зная, куда идти. И очень обрадовалась, когда услышала еще один четкий и уверенный зов за спиной. Оглянулась. И все остальные голоса разом, нарастая мощью, тоже стали звать ее более настойчиво.
Но тот, уверенный зов понравился ей больше. И голос был женским. Усталым, но очень настойчивым.
– Гляди, – убеждал он, – гляди внимательнее.
Впереди, почти перед самым лицом Ольги появилась рука. Узкая, женская, с крупными перстнями сразу на трех пальцах, и начала двигаться в воздухе как по стеклу, когда протирают его, запотевшее. Влево-вправо с нажимом. Туман вдруг начал рассеиваться в одном месте небольшим округлым окошком. И, сгущаясь, угрожающе клубился по его краям, намереваясь затянуть, но пока не мог. В окошке показался близкий, озаренный солнцем лес. Необхватный дуб, мощная сосна справа, две раскидистые березы, выступающие за границу густого подлеска, в котором постоянно двигался кто-то невидимый. Многочисленные, непонятные тени шевелили ветви и высокую густую траву, обрывающуюся впереди широкой полосой прокоса.
– Гляди. Зови того, о ком думаешь. Лучше зови, – приказывал настойчивый голос. – Я должна видеть того, кто выйдет к тебе навстречу.
Ольга звала в этом, то ли мороке, то ли бреду, и наяву шевелила запекшимися губами так, что лихорадочная корочка трескалась, и зубы по ложбинкам обагрялись темной кровью. И откуда-то всплыло: зверинька милая, не убегай, дай посмотреть на тебя. – Она уверенно повторила это вслух.
Дыхание перехватывало, и частый- частый молоточек в висках отбивал оставшееся время и катастрофически не успевал, замучено сбиваясь с ритма. Когда-то это уже было. "Зверинька милая"… недавно было. Но где? С ней?
На этот зов шелохнулась трава на границе прокоса, выпуская коричневого гибкого зверька с белой грудкой, который скользнул вперед, к самой границе окна и замер, любопытно поводя мордочкой.
– Ласка! – Узнавая, выдохнула Ольга.
– Ласка? – Удивлено повторил за ней тот самый женский голос. И тоном приказа: повтори еще раз, кто вышел к тебе.
– Ласка.
А пугающий багровый туман, быстро сгущаясь, начал затягивать чудесное окошко, вскоре совсем закрыв его. Но теперь, Ольга, по крайней мере, знала направление, куда ей нужно двигаться.