Следователь, Демон и Колдун
Шрифт:
«А если эта тварь тебя заметит? Если ты успеешь, но она поймёт, где ты прячешься? Если ты приведёшь ЭТО сюда?»
Жмых скривился, и отмахнулся от мыслей, что маленькими испуганными мышками шуршали в голове. Поймёт ОНО или не поймет, если сейчас не набрать воды, то завтра он будет уже настолько слаб, что не сможет никуда выйти, а послезавтра ему каюк. Останется только перерезать вены ножом чтобы не мучиться: смерть от обезвоживания – мерзкая смерть.
Он набрал в лёгкие побольше воздуха, и сделал шаг за порог.
Ничего не произошло. Плавился на обветренном лице горячий вечерний штиль, пахло
Шаги эти дались Жмыху неожиданно легко; оказалось, что стоит начать, а дальше уже дело пойдёт само собой: вот забор, вот калитка, а вот и дорога. Два дома рядом; всего три дома на холме. Кто здесь жил, когда? Непонятно. Эти люди давно уехали, и, подумал Жмых, очень правильно поступили.
Стараясь не смотреть на разрезанное пополам тело жандарма (теперь на нём сидело уже три вороны), Жмых сделал несколько шагов по улице и прислушался. Тишина, только хлопают вороньи крылья, и где-то сытым басом голосит кот, возможно, тот же одноглазый, что так напугал Жмыха совсем недавно.
«Кошки, – думал Жмых, – это хорошая примета, или нет? По разному, ой, по разному...»
Теперь, когда соседний дом не загораживал вид с холма, стал виден город: лоскутья жёлтого и коричневого. Пожелтевшие от времени и пыли стены домов (в городе даже наличествовало несколько трёхэтажных зданий и ратуша с часами), коричневые прямоугольники садов и огородов; городок был совсем небольшим и как бы жался к подножью холмов, что подпирали его с юга большими застывшими волнами потрескавшейся земли и светлой пыли, которую несло с отвалов. От городишки тянулись дороги в сторону заводов и карьера, но было видно, что ими давно никто не пользуется: дороги постепенно как бы стирались, сливаясь с однородным ржаво-коричневым пейзажем.
На узких улочках было пусто. Часы на ратуше замерли: минутная стрелка на «5», а часовая на «7», из-за чего часы казались мордой неведомого великана грустно повесившего неровно постриженные усы.
Острый глаз Жмыха даже позволил ему прочесть одну из ближайших вывесок: «Питейный дом г-на. Фосса». Одно из окон первого этажа было разбито изнутри, а в пыли у дверей валялось что-то, к чему Жмых присматриваться не стал.
«Помни: тебе не нужно бежать отсюда до Дальней Хляби. Тебе нужно просто спуститься с холма к колодцу»
Пыль со скрежещущим свистом вылетала из-под подошв сапог, оседала на губах вкусом железа и глины, лезла в нос. Ведро в руке казалось очень тяжёлым, прямо-таки неожиданно тяжёлым, словно было отлито из свинца. Заходящее солнце ощутимо припекало лысину Жмыха, на которой красовались острожные татуировки: три туза, нож, змея и цветок с тремя широкими треугольными листьями – знак Чернополыни, известный по всему Королевству. Синие штаны из грубой плотной ткани промокли от пота насквозь; не помогало даже то, что Жмых разделся по пояс: пот ручьями стекал по его испещрённой шрамами спине.
Алый свет, духота и тишина. Воздух колебался, поднимаясь от раскалённой дороги, и казалось, что со всех сторон Жмыха обступила сотня полупрозрачных призраков. Как ни странно, это, скорее, успокаивало – сейчас он был рад и такой компании.
Вот и начало спуска, как раз у засохшей берёзы, рядом с которой приткнулась казавшаяся совершенно неуместной здесь коновязь. Жмых с безумной надеждой заглянул на дно рассохшейся поилки, но там не было ничего, кроме нескольких сухих листьев. Он тихо вздохнул, и начал спускаться.
Тело Винта, к счастью, уже успело покрыться слоем пыли, и теперь больше напоминало замотанное в тряпки полено. Голова его подельника лежала чуть поодаль, но, хвала Горнему Эфиру, лицом вниз. Рук и ног видно не было, похоже, то, что от них осталось, растащили степные волки или бродячие собаки. К сожалению, нигде не было видно и котомки Винта – а жаль, в ней был недельный запас провианта, табакерка с отменным нюхательным табаком и полсотни империалов. Доля винта за почтовый дилижанс, что они ограбили по пути сюда из Чернополыни, но Жмых сейчас думал не о деньгах, а о табакерке. Сейчас бы добрую понюшку – так, взбодриться, просто для храбрости...
Они сбежали из Чернополыни почти месяц назад: удача, просто безумная удача плюс отчаянная смелость, которая, как известно, берёт города. Заключённые частенько бунтовали в Чернополынском остроге, но на этот раз кому-то из них (наверное, какой-то важной шишке из Столицы) помогли снаружи: внешнюю стену подорвали алхимической бомбой. Бунт да плюс взрыв; Жмых и Винт переглянулись, и решили, что другого случая может и не представиться.
Помогло ещё и то, что приятели среагировали почти мгновенно: пыль от взрыва помешала пулемётчикам на вышках стрелять прицельно. Потом была безумная гонка через болота, преследователи с собаками, ночь по колено в тухлой воде, и, наконец, свобода.
И этот проклятый город, где Жмых с Винтом решили кинуть кости на пару недель, прежде чем продолжить свой длинный пусть в Чернолесье, к их общему закадычному другу Гдыне, что жил в лесной глуши и зарабатывал на жизнь тем, что помогал беглым каторжникам начать новую жизнь с новыми бумагами.
Проклятый город, будь он проклят ещё больше, буде такое вообще возможно.
Колодец был уже виден; обычный колодец, коим несть числа: деревянный сруб, прикрытый сверху крышей-колпаком, барабан с ручкой и ведёрко на цепи. Пыль у колодца была утоптана сотнями ног; похоже, воду отсюда брали часто. Неужели в таком городе нет водопровода, подумал Жмых. По уму, должен быть. Хотя город выглядел заброшенным и каким-то прокисшим ещё до того, как в него нагрянуло ЭТО. Жмых, правда, успел побывать в этих самых Серных горах всего однажды, когда ходил в лавку покупать выпивку, и у него ещё тогда сложилось впечатление, что дела в городишке идут не ахти.
К счастью, у колодца не валялись изуродованные тела (Жмых помнил, что когда они с Винтом бежали в вопящей толпе, то крики перед самым подъемом на холм сместились влево, то есть к городскому центру), но пустырь вокруг потемневшего от времени деревянного сруба выглядел настолько огромным и тихим, что напомнил Жмыху «бранное поле» – тюремный двор в Чернополынском остроге, где каторжане решали свои споры при помощи кулаков, железных прутьев, а иногда и заточек. Выходи, давай, и пусть начнётся.