Следствием установлено
Шрифт:
— Все верно.
— Он ведь помнит и про слово «лягавая», так некстати вырвавшееся у него: дескать, жена пригрозила милицией… Только он испугался не этого, здесь кроется что-то другое, более значительное, чем простой донос о взятке за чужой паспорт.
Придется переворошить все его прошлое. Где прячется тот страх, из-за которого он убил жену, лишь бы все то, о чем она знала или догадывалась, никто больше не узнал бы! Мотив убийства так и не ясен. Что за сим скрыто?
— Пришли к тому, с чего начали! — разочарованно заметил Осокин. — Начали с мотива и пришли к мотиву.
— В том и состоит наша работа…
До Ренидовщины, где родился Охрименко, добраться не так-то просто. Деревню с таким названием Осокин нашел на карте Могилевской области. На берегу Сожа, что берет начало где-то в глубине Смоленщины и несет свои воды белорусскими землями на Черниговщину, там впадает в Днепр.
Охрименко указал в анкете, что Ренидовщина принадлежит к Пропойскому району. Так и было до войны и в первые послевоенные годы, позже пересматривались границы районов и деревня оказалась в Кричевском районе, а Пропойск переименовали в Славгород.
До Ренидовщины два пути через Москву. Поездом Москва — Минск до станции Орша, в Орше пересадка и местным поездом до Кричева. Но можно ехать и автобусом Москва — Бобруйск. Без пересадки и почти до самой деревни. От шоссе до Ренидовщины не более четырех-пяти километров.
Осокин решил добраться туда сам, предварительно не оповестив о своем приезде ни прокурора района, ни работников местной милиции. Он считал, что вызвать односельчан Охрименко на откровенный разговор проще всего именно так, без всякого официального сопровождения.
И хотя он немало наслушался от него вранья, все же верил, что тот действительно остался без родных. Важно было получить этому подтверждение, а еще важнее — услышать суждение односельчан о семье Охрименко и о нем, конечно. Какой он был в юности. Призывался ли он на армейскую службу из Ренидовщины, не окажется ли там кто-то из его бывших однополчан. '
Известно, что в боевой обстановке все хорошие, так же как и дурные, свойства человеческой натуры проявляются сразу и с полной ясностью.
Подлое, трусливое убийство жены никак не увязывалось с боевым послужным списком Охрименко. В чем-то и в те далекие военные годы должны были обнаружиться теневые стороны его характера. Здесь архивы мало что могли подсказать, нужны были свидетельства тех, кто был с ним тогда рядом.
Тревожила мысль и о том, что Черкашин из Рязани отправился в Минск. Конечно, преступник, находящийся в бегах, мог взять билет до Минска и в целях маскировки, а уехать куда-то в другую сторону. Но это предположение казалось Осокину мало вероятным. Для человека «в бегах» самый опасный момент — это подойти к билетной кассе. Ведь возле нее всегда может оказаться и оперативник. А тут Черкащину вдруг подвернулся такой удачный случай — раздобыть для себя билет чужими руками, через Охрименко — Жердева. Он им и воспользовался, а вот куда потом подался из Минска, то еще вопрос со многими неизвестными… Не в Белоруссии ли, не в Ренидовщине ли берет начало его связь с Охрименко?
Осокин предпочел поехать автобусом. В Кричев автобус прибывал в 9 утра.
Пришлось пожалеть, что выпал ночной рейс. Фары выхватывали из темноты узкую полосу дороги. Начинало казаться, что движется не автобус, а скользит под ноги серая бесконечная лента асфальта, иногда фары освещали лес, подступающий к обочине. Стояли на этой дороге города со звонкими наименованиями, своеобразная каменная летопись далекой и близкой истории противостояния вражеским нашествиям с Запада: Наро-Фоминск, Малоярославец, Медынь, Юхнов, Спас-Деменск, Зайцева гора, Рославль.
На последнем курсе института Осокин увлекся воспоминаниями участников Великой Отечественной войны, даже детективы отошли в сторонку. На страницах книг мелькали названия городов: Рославль, Смоленск, Малоярославец, Юхнов…
Вот автобус остановился на какой-то площадке, огороженной опушкой соснового бора. Юхнов. Автобусная станция. Ни города не увидел, ни подъездов к нему.
В Рославль автобус въехал на рассвете. Город на холмах. Автобус катился вниз. Из-за поворота возникла старая церковь, а на ее вратах промелькнула надпись: «Ресторан»… Резанула эта надпись как равнодушие к прошлому, к каменной летописи, в которую входит облик каждого города. Здесь все дышало историей, отсюда, из Рославля, Гудериан в августе сорок первого года повернул свою танковую армию на Киев, здесь каждый камень той поры свидетель страшных событий. Наполеоновские солдаты, проходя этими городами, ставили лошадей в церкви, как в конюшне, гитлеровцы обдирали иконы, загоняли в церковь и наглухо запирали военнопленных. А тут свои, не чужие, разливали по бокалам, если не по стаканам, водку и гремела шлягерная музыка.
В Кричеве узнал у местных жителей, что Ренидовщина — небольшая деревенька и входит она в колхоз «Путь к коммунизму».
Председателя колхоза застал в правлении. Он заканчивал утренний наряд: распределял задание бригадам на день. Осокин дождался, когда все вышли из кабинета, постучался и вошел. Председатель надевал на себя плащ, собирался куда-то ехать по хозяйству. Молодой человек, Осокин прикинул, что постарше его лет на пять, на шесть — не более.
Услышав слово «следователь», председатель сбросил плащ и сел за стол. Осокин положил перед ним свое удостоверение.
— Озерницкий район? Где же такой затерялся?
— В Рязанской области… — пояснил Осокин.
— Далековато! Будем знакомиться. Я Зябликов Иван Антонович, вы — Осокин Виталий Серафимович! Что же вас привело в наши края, Виталий Серафимович?
— Не волнуйтесь! Дело мое имеет очень отдаленное отношение к вашему хозяйству!
Веснушчатое лицо Зябликова озарила веселая улыбка.
— Я и не волнуюсь! Пусть волнуются те, кто совершает преступления! Чем я могу вам помочь?
— Боюсь, что очень немногим, Иван Антонович! Для вас — немногим, а для нас ваша помощь может оказаться довольно основательным подспорьем. Меня интересует судьба одной семьи. Она проживала в деревне Ренидовщина…
— Ренидовщина? — с некоторым удивлением переспросил Зябликов. — Есть такая деревенька в нашем хозяйстве… Только в ней почти никого не осталось… Слышал, что до войны деревня была большая, там даже своя школа имелась… Досталось ей в войну, и после войны не очень-то поднялась, а теперь это наша самая дальняя колхозная бригада. Я человек пришлый, всего-то третий год здесь работаю. Рассказывают, что на Ренидовщину упали бомбы в первый же день войны. Потом здесь в окружении сражалась одна из наших армий. Заняла круговую оборону, немцы бомбили, все кругом горело… Многие солдаты из той армии потом объединились в партизанские отряды, с ними и местные жители.