Следствием установлено
Шрифт:
— А это кто?
Евсеич нахмурился. Пошарил в кармане и извлек деревянный очешник. Нацепил очки со стальными дужками, тут же снял их, дунул на стекла и протер воротом рубахи. Долго вглядывался в фотографию, поворачивал ее и так и этак. Покачал головой.
— Что-то дюже интересная личность… Из какой ты, говоришь, газетки?
Осокин решил, что пора открыться.
— Не из газетки, Ларион Евсеевич! Я не говорил, что из газетки… Это вам так показалось. Дело тут куда серьезнее. Из прокуратуры я… Следователь!
Бороденка вскинулась вверх
— Из прокуратуры, говоришь? Может быть, может быть… Так что же ты мне за личность предъявил? А ну, скажи!
— Прохора Акимовича Охрименко! Он?
Евсеич еще раз взглянул на фотографию.
— Любопытственно, — пробормотал он, — очень любопытственно! — На секунду замолк, все еще разглядывая фотографию, и как бы в раздумье продолжал: — Годы прошли… Длинные годы… Почитай, чуть ли не тридцать лет! Без году тридцать лет…
Евсеич сунул фотографию в карман, сдернул очки и неожиданно подмигнул.
— Пойдем ко мне в хату! Пойдем! Там я тебе что-то покажу! Пойдем, пойдем!
С неожиданным для его возраста проворством Евсеич почти бегом припустил к дому. Осокин едва поспевал за ним, не бежать же за стариком. Смешно. И никак не мог в толк взять, что так его взбудоражило. Совсем непонятной выглядела история с надписью на мемориальной доске. Не сочли ли здесь покойником живого человека?
Евсеич намного опередил Осокина. Осокин еще только подходил к калитке, а старик уже успел юркнуть в хату. Осокин подошел к крылечку, навстречу распахнулась дверь, и он увидел стволы охотничьего ружья, нацеленные ему в грудь.
Евсеич, не выступая из сеней, построжевшим голосом молвил:
— Охолони маленько, сынок! Охолони! На партизана пришел поглядеть? Погляди! Я и на восьмом десятке — партизан! И не вздумай шутки шутить, у меня два заряда и оба с картечыо! Ты руки подыми и заложи их на затылке! Сцепи пальцами, пальцами сцепи, да покрепче!
Осокин не очень-то охотно выполнил приказ старика, не находя слов от удивления.
Евсеич продолжал командовать:
— Повернись спиной ко мне и тихонько, слышь, не поспешая, следуй к автомобилю. Не боись, коли смирненьким будешь, я тебя в целости и сохранности доставлю куда следует. Там разберутся, какой это на твоей карточке Прохор Охрименко, откуда такой появился.
Осокин не знал, что и думать. И уже было решил, что председатель по неосторожности подсунул ему сумасшедшего.
Шофер выскочил из машины навстречу столь поразительному шествию.
— Тю, Евсеич! Сдурел, что ли?
— Ты меня не дури, Ванюха! — ответствовал Евсеич. — Меня и немцы не задурили, а иным-то и вовсе невподым! Кто послал тебя с твоим гостем?
— Иван Антонович! — уже с некоторой растерянностью ответил шофер.
— Вот и вези нас к Ивану Антоновичу! Гостя наперед, я сзади его постерегу!
Ванюха не стал спорить, распахнул дверцы, дождался, когда пассажиры усядутся, сел за руль и погнал «газик», вздымая пыль выше лесочка.
Осокин невольно косил глазами назад, его очень беспокоило направление стволов ружья. Но старик аккуратно держал их вниз. Осторожность — это явный признак того, что старик психически здоров. Так что же тогда произошло?
«Газик» подрулил к зданию правления. На площадке несколько машин, сновали люди. Старик положил ружье на сиденье и распорядился:
— Выходи! Приехали. Тут с тобой управятся, ежели что, и без ружья. А для бодрости скажу тебе, что оно и не заряжено! Некогда было мне патроны искать! Так-то, сынок, с партизанами шутки шутить!
С видом торжествующим и победоносным Евсеич препроводил Осокина в кабинет председателя. В кабинете народ. Евсеич подошел к столу и, окинув взглядом присутствующих, произнес:
— А ну, покиньте на час кабинет! У нас тут до Ивана Антоновича государственное дело!
Зябликов с немалым удивлением взглянул на Осокина, Осокину ничего не оставалось, как беспомощно развести руками, показывая свою непричастность к распоряжениям старика.
Кабинет опустел.
— Докладывай, дед! — попросил Зябликов.
— Кого ты ко мне прислал? — спросил Евсеич.
— Следователя прокуратуры, Ларион Евсеевич! Товарища Осокина Виталия Серафимовича! Ему надо было помочь, а я вижу, что вы ему помешали!
— Откуда это видно, что это следователь прокуратуры? — не унимался Евсеич.
Зябликов в недоумении взглянул на Осокина.
— Что случилось, Виталий Серафимович?
— Ларион Евсеевич заподозрил меня, в чем — не знаю! Пусть он и объяснит!
— То верно! Ты показал бы при всем народе свою бумажку, чтоб у меня сумления не оставалось…
— Ларион Евсеевич! Какие могут быть сомнения? Я вас заверяю, что все в порядке! — сказал Зябликов. — Что вас ввело в сомнение?
— А почему этот гражданин подсунул мне карточку фашиста, а сказал, что это Прохор Охрименко? Откуда У него в кармане такая личность? Пусть-ка объяснит!
Евсеич выложил на стол перед Зябликовым фотографию.
— У следователя, Ларион Евсеевич, может оказаться и фотография фашиста, на то он и следователь. Так это не Прохор Охрименко? Кто же?
— Это не Прохор! — крикнул Евсеич. — Это Зяпин! Федор Зяпин! Фашистский цугвахман! Зови любого, кто оккупацию здесь пережил, — все подтвердят!
— Это еще что за чин? — спросил Зябликов, отстраняя от себя фотографию.
— А дьявол то знает, что за чин! Были вахманы, а те, кто злее издевался над нашими людьми, те цугвахманы… — Обращаясь к Осокину, уже спокойнее произнес: — Ты прости меня, сынок, старика! Погорячился! И то подумай: сколь нам пришлось принять горя от этого человека! К сердцу у меня подкатило, как увидел эту личность… Думал — не продыхну! Чуть было конец не пришел! Только и взгорячило, не жив ли этот бандит, что Прохором Охрименко назвался, а тут и дурная мысль: не ищешь ли ты, сынок, как бы тому обману получить поддержку? Скажи, успокой, живой он аль нет?