Следы на воде

Корепанов Алексей Яковлевич

не забыл?
– опять не удержался Димыч.
– Сказал, что понимает и все такое... Учитывая, говорит, выдающиеся заслуги Громова в деле создания и тэ дэ и тэ дэ, можем позволить ему этот отпуск.

Как, усваиваешь?

Андрей промолчал.

– Ну вот, дали тебе бессрочный отпуск и поняли, что ты пока ни в ком из нас не нуждаешься. И все же, Андрей, - Димыч понизил голос, - тебе не кажется, что нос твой превратился в поросячий пятачок? Ей-то ты мог подать весточку?

"О-ох!" - беззвучно выдохнул он.

– Она же каждый день спрашивала,

где ты, - продолжал Димыч.
– Потом перестала - и правильно! Ведь пят-над-цать месяцев!.. Что с тобой? Андрюха!..

Последнее, что он увидел - встревоженное лицо Димыча. Потом оно задергалось и исчезло. Исчезло все.

"И ведь было же предчувствие, что случится что-нибудь невероятное, ведь было же, было! Не зря все это затевалось, да что же это я, да о чем же я, почему стою, как завороженный, чудеса, царство теней, а Димыч за Харона..."

– Кто... она?

И, не дожидаясь ответа, бросился в коридор, к скоростному лифту.

"Быстрее, быстрее, быстрее, пока не взорвалась ракета! Быстрее, быстрее, ведь ты же умеешь бегать! Быстрее, быстрее к поезду! Господи, я, кажется, начал верить в тебя, быстрее же, быстрее, быстрее!.."

3.

– Успокойся, Андрюша, успокойся...

Он чувствовал прикосновение ее руки, настоящей, живой руки, а не пепла, он прижимал ее руку к своему мокрому и горячему лицу, и рука тоже была мокрой и горячей.

– Ты не исчезнешь? Ты не исчезнешь?
– Он говорил, не отрывая губ от ее руки, слова звучали невнятно, почти теряя свой смысл, но это было неважно, перед глазами полыхал огонь, превращая в ничто белое платье, он повторял снова: - Ты не исчезнешь?
– а белое платье вспыхивало и терялось за огненной стеной.

– Я не исчезну, Андрюша, я всегда была здесь. Все пятнадцать месяцев, - голос стал холоднее, чуть-чуть холоднее, но он уловил перемену.

– Таня... Таня... Грузовая ракета, помнишь?
– Наверное, он понимал, что она не может этого помнить, но продолжал бормотать: - Помнишь наш разговор?.. Ты осталась там, на холме... И грузовая ракета... Ты сгорела, помнишь?.. В лесу есть кладбище... За вашим поселком, за дорогой, среди сосен...

– Успокойся, успокойся, Андрюша...

Он не был на похоронах, он без сознания лежал в больнице. И только спустя много дней...

Ее плита находилась в глубине кладбища. Он стоял, еще и еще раз

перечитывая надпись и даты, и никак не мог отделаться от ощущения,

что плиты лежат здесь просто так, ничего не означая, - слишком уж

они были одинаковыми, слишком аккуратно лежали, ничем не выдавая

своей печальной символики.

– За вашим поселком, за дорогой, среди сосен...
– Он повторял и повторял эти слова и знал, что на той плите теперь написано другое имя.

...Он плохо помнил этот день. Почти не помнил. Только зеленые глаза

и прикосновение рук, и огромное, всепоглощающее облегчение, как будто

он долго-долго нес непосильную ношу, а теперь освободился от нее и

оказалось, что у него есть чудесные крылья и он может летать.

Будешь ли докапываться

до истины, когда желаемое стало действительностью!

*

...Но оказалось,что это от него не зависело. На следующий день он

внезапно осознал, что, сам не замечая этого, стеклышко к стеклышку

собирал узор. И узор, наконец, стал завершенным.

Все четко и ясно. Правда, это всего лишь гипотеза, нуждающаяся в проверке, но гипотеза непротиворечивая и, в общем-то, не такая уж невероятная. Во всяком случае, не более невероятная, чем он сам со своим прошлым.

Андрей сел за стол и начал писать. Рассказывать он будет сам, но связное и подробное изложение на бумаге не помешает.

Теперь главное - работать, не прерываясь. И не вызывать Таню, она ведь не фантом, не галлюцинация, не тень, она действительно есть...

Он писал быстро, не разгибаясь, откладывал в сторону исписанные листы и придвигал к себе новые. Иногда на несколько секунд задумывался, покусывал губу и вновь принимался за работу.

Конечно, ему не поверят. На месте Ершова и он бы не поверил. Факты где, факты? Может, Ершов и вовсе примет его за какого-нибудь подопытного из Института памяти... Ну, не за подопытного, а, скажем, за исследователя, поэкспериментировавшего на себе. Стер, мол, свою память и подменил другой. Правда, вряд ли это возможно, но все же - вот тебе и еще одна непротиворечивая гипотеза. Поймали, скрутили, проделали такую операцию и выпустили.... Дикость? Несомненно. Но ведь тоже все объясняет, и намного проще.

Да, конечно, Ершов не поверит. Но что остается делать? Кому можно сказать все? Димычу? Тане? "Я не хочу знать, где ты пропадал. Ведь всему есть причины. Если не хочешь говорить - не надо. "А глаза дополнили: "Лучше молчать,чем лгать". Вернее, он истолковал ее взгляд именно так. И согласился. В сущности, любые его слова оказались бы ложью. "Вестник" в Большом Космосе, и на нем с самого начала, от верфи, летит Уильям Зонин, а не он, Андрей Громов. И никогда Андрей Громов не водил его в этом мире. События прошлого оказались следами на воде: взрыв ракеты, больница, белая плита, месяцы подготовки и полета не более, чем плод воображения, груз только его памяти. В последний раз он видел Таню три года назад? Белое платье среди берез... Как бы не так! Прошло всего пятнадцать месяцев с момента их последней встречи, он даже, оказывается, говорил с ней перед тем, как исчезнуть. Поглядел на нее с экрана видеофона и сказал: "Комиссия выбрала Бизона". А она промолчала, да и что здесь скажешь? И он выключил видеофон.

И кто даст гарантию, что он завтра не забудет случившегося? Старое прошлое совершенно исчезнет из памяти, сменившись другим, где нет огненной стены и едкого запаха гари, и где комиссия на самом деле забраковала его и остановила свой выбор на Зонине. Где гарантия, что завтра он проснется и сможет вспомнить треск самописцев и гудение зуммеров, розовый туман и солнце, бьющее в глаза? Встанет, подойдет к столу, посмотрит на эти записи - и долго будет ломать голову: когда и зачем он все это написал?