Следы на воде
Шрифт:
Он заставил руку двигаться еще быстрее. Конечно, можно было
воспользоваться диктофоном, но диктофоны всегда вызывали в нем
неприязнь: говоришь, говоришь, а белая коробочка безучастно
впитывает в себя все сказанное и остается неизменной. Не видно
результатов. Да и не впихнешь в нее формул и расчетов.
Ну, вот, кажется, все. Он подровнял исписанные листки, сложил и сунул в карман. Теперь надо поговорить с Ершовым. Любыми средствами убедить его в необходимости встречи.
Он направился к видеофону, бросил
Это нужно было осмыслить. Он сел на диван и рука с облегчением ухватилась за мягкую спинку.
Нет, сначала отключить видеофон. Димыч уже известил всех в лаборатории о "явлении Андрея Громова народу" и вчера его вызывали и Костя Званцев, и Сережа, и два-Локтев-два, и Света, и зав... Приемник выдал ему вчера вечером целую серию записанных вызовов. Все хотят видеть, все домогаются. А вот ему что-то пока не хочется...
Он опять сел на диван. Обманывать себя глупо, все равно что себя же обворовывать, надо играть в открытую. Разговор с начальником Космоцентра ему явно не по душе. Не хочется рассказывать Ершову об опаленном холме и о неведомом, что заглянуло внутрь Андрея Громова. А оно заглянуло и оценило, что творится там, внутри, и с какой-то целью, а может быть из простой гуманности (если годится это слово в применении к неведомому) изменило прошлое Андрея Громова, изменило без какого-либо ущерба для остальных
людей, даже наоборот - ведь стерлась некая надпись на одной белой плите.
Что не хочется говорить - понятно. Теперь надо выяснить, почему не хочется. Без всяких уверток и недомолвок. Уж конечно не из-за боязни показаться выдумщиком.
Мысль была прозрачной и холодной: он хотел бы забыть завтра свое прошлое.
– Почему?
– спросил он вслух.
Потому что прошлое - это символ его бессилия, это непрерывное ощущение собственной вины. Это отчетливое понимание того, что сделал не все возможное для спасения чужой жизни. В конце концов в его уходе с холма была доля наигранности, пусть ма-аленькая, но - была! "И весь ли ты со мной?.." Разве это неправда? И разве тогда он не был внутренне согласен с Таней? Так какого же черта! Наигрыш обернулся трагедией... А теперь никакой трагедии нет, все осталось как прежде. Того разговора здесь не происходило. Хотя, может быть, разговор и был, только он не знает о нем, но это не главное, главное - исчезла некая белая плита. Вот так.
Легче ему не стало. Он знал почему и разозлился на себя. Выходило, что разговор с Ершовым ему не по душе по очень простой причине: он не хотел, чтобы о его прошлом, о том, что он виновен, узнали другие. Значит, все нормальненько, если никто ничего не знает, кроме тебя самого, так что ли? А совесть?..
– Какой бы вариант тебя устраивал?
– спросил он себя.
Он отлично знал этот вариант. Пусть вернется холм, утыканный копьями
берез,
Он встал, включил видеофон и набрал нужный номер. Экран продолжал оставаться темным, и, презирая себя, он почувствовал облегчение, возникшее вопреки его воле. Мигнул зеленый индикатор соединения.
– Мне нужен начальник Космоцентра Ершов.
– Начальник Космоцентра на полевых испытаниях до второго сентября, ответил магнитофонный голос.
– По всем вопросам обращайтесь к заместителям начальника Космоцентра по номерам ноль-ноль-три-восемь-ноль-два, ноль-ноль-пять...
Андрей прервал связь. Нет, только Ершов!
Он принялся медленно ходить от двери к стене и обратно, машинально теребя листки в кармане.
"От Бизона, наверное, масса известий... Интересно бы сравнить наблюдения... Он уже должен пролететь ТО место... Как там автоматика? Кстати, насчет усовершенствования системы слежения комплекса Шеридана!
– Он хлопнул себя по лбу.
– Сейчас ведь, наконец-то, уйма времени, можно двинуть в лабораторию, прикинуть на "Славянке", сделать предварительные расчеты... На то и экспериментальный,
чтобы быть несовершенным. Вот теперь и нужно думать о доработке, доработке и доработке. А "Славяночка", поди, уже соскучилась без хозяина..."
"Ты одержимый, и я для тебя просто тихая гавань..."
Голос Тани прозвучал так отчетливо, что он невольно обернулся.
"Быстро, однако, забывается одна белая плита..." Он скрестил руки на груди и негромко засвистел. Все-таки хорошая штука видеофон.
Светлые волосы, зеленые глаза, как всегда слегка задумчивые. "Кстати, ты хоть раз спросил себя, почему они задумчивы?"
– Я слушаю тебя, Андрей.
Он начал без подготовки, сразу, и говорил быстро и отрывисто, словно боялся, что его перебьют.
– Таня, когда-то мне приснился сон. Холм, вокруг нас березы, в низине речка, а дальше, за речкой, дубовая роща на холмах. Знаешь, как взрыв в кино, только зеленый и замерший. Тебе знакомо такое место?
– Последние слова вырвались неожиданно для него самого.
Таня, не сводя с него взгляда, едва заметно пожала плечами. Между ее темными бровями легла маленькая складка: она размышляла над его словами и ждала продолжения.
– Я сказал тебе: "Давай поженимся, Таня".
Он замолчал и опустил голову. Видеофон тоже молчал. Внезапно он пожалел, что затеял все это. Получалась ненужная сцена из уже происходившего представления с давно известным концом. Он посмотрел на экран почти с вызовом. Ее глаза были серьезными, и если бы его спросили, какие ассоциации вызывает у него зеленый цвет, он бы ответил: "От зеленого цвета становится невесело".
– И что же я ответила?
Она могла бы промолчать, потому что тоже знала конец представления, но она спросила. Что ж, надо договорить...