Слепое солнце
Шрифт:
— Успокоишься тут, ага! Завтра уже зачёт!
— Ну, у тебя еще целый вечер, да вся ночь впереди. Если, конечно, ты не собирался провести её в компании какой-нибудь смазливой блондиночки из соседнего общества Милосердия…
Джош сердито фыркнул — это общество, располагающееся по соседству с Колледжем, и населенное целой армией будущих сестер милосердия и Света, явно не дает Мэве покою уже с год. Вечно чуть что, так сразу предложение поискать себе «герлу» среди весьма ласковых воспитанниц заведения. И не понимает Мэва, что они через одну — дуры набитые и махровые…Ну, симпатичные, да, но Мэва-то красивей! И при том умней раз в сто.
А яблоко меж тем подошло к концу, остался огрызок. Мэва задумчиво повертела его в руках, оценила расстояние до мусорного ведра, решила, что оно в «радиус поражения» не попадает. Вздохнула, спрыгнула с «козла» и направилась к ведру.
— Нету у меня никаких планов. И вообще. Издеваешься? Я тебе кто?! Робот? Чтобы сутки напролёт фаи метать?
— Ну, ты же хочешь получить зачёт? — елейный голосок. Невинно хлопает ресницами. Ресницы, надо сказать, загляденье. Длинные, густые, золотистые, а светло-серые глаза в их рамах как серые жемчужины чистейшей воды, и кожа как у всех рыжих — очень светлая и очень нежная, словно тончайшая розовая ракушка.
— Эй-эй, приятель! Ты чего, завис?
И носик — прямой, хороший такой носик…
— Что?
— Говорю — завис? Правда что ли — энергетическое переутомление? Если так, то, может, сходишь в фельдшеру, выклянчишь освобождение от сдачи норматива?
— Не нужно мне никакого освобождения. Просто… — покраснел, как если бы поймали на чём-то нехорошем. Сам почувствовал, как горят уши.
— Что — просто?
— На тебя смотрел… — очень тихо признался Джош.
Мэва удивленно вскинула глаза, ехидство истаяло с её лица, сменившись чем-то беззащитным и чуть обиженным. И тоже густо зарумянилась, как это умеют только рыжие.
— На меня… смотришь?!
— Да… какая ты… красивая… — совсем еле слышно, как величайшую тайну.
Ошарашено приоткрыла рот и попятилась.
— Ты это… не смей! Не надо… так шутить! Или вот… точно к врачу сходи! Который по мозгам!
— Мэв, но это правда! Ты очень красивая!
— Это тебе весна в голову ударила, вот что! Гормончики взыграли! Сходи вон к своим воздыхательницам из соседнего корпуса! А мне голову не морочь!
— Мэва, ну что ты…
И опять про «милосердных сестренок»! Дались они ей!
— В общем, даже не смей! — развернулась и ушла. И какая муха ее укусила? Но, кажется, долгое мучительное недоумение помогло избавиться от предзачетного мандража и, не заметив даже, как, вытворить сразу три красивых, правильных «шмеля» один за другим…
— Джош, уже половина десятого, между прочим. Надо бы тебе поесть. Просыпайся, не пугай меня снова.
Проснулся. Вроде, окончательно. И голова уже не болела. Правда, продолжало весьма ощутимо мутить.
— Почему — снова? — мысль зацепилась за слово, вытянула из болота отупения. И опять в темноту. Зато там, во флаконе, расплескались ныне выпитые до дна цветные, зрячие сны. Их жаль до слёз. И тошнит. Это отравление, как в прошлый раз. За всё нужно платить.
— Потому что я тебя уже двадцать минут бужу, красавица ты спящая. Иди ешь. Я уже поужинала. Цезаря тоже накормила и выгуляла.
— Спасибо.
— Нужно мне твоё спасибо! Работа, знаешь ли, и ничего больше, — и этот сухой тон, и плохо прикрытая обида в голосе.
— Извини за сегодня. Я знаю, ты злишься, — тошнота, однако, оказалась больше раскаяния. Попробовал дышать глубже и ровней.
— Ошибаешься. Я не злюсь на людей, у которых едет крыша. — Холод. Арктический. — Иди ешь. Свинина и каша с грибами.
Упоминания про свинину были излишни. Подхватился с кровати, запнулся о Цезаря, больно стукнулся плечом об косяк, чуть не растянулся в прихожей, но до туалета добежал. Успел, чтобы не добавлять Мэве дополнительной работы, и «ничего более». Вывернуло наизнанку. Дышал ртом долго и рвано. Потом представил, что энергия из него должна была при «вскрытии» хлестать вот точно как сейчас… Снова вывернуло. Сделался пустой и лёгкий. Если мозги и съехали набекрень, то сейчас встали на место. Та троица, понятно, жаждет закончить обряд с участием такой замечательной болванки. В которую к тому же угрохана такая уйма энергии. И теперь ясно, что искать защиты у Верхних бессмысленно. Им тоже прежде всего нужен Источник. Они, конечно, великие гуманисты и филантропы, но Гауф полусерьезно сказал, что Джоша следовало бы пристрелить. И плевать, что Джош пока ничего не помнит — вспомнится помаленьку, а не вспомнится, помогут. У них наверняка есть еще пузырёчки… И интересно, что победит, алчность или ахимса? Что Верхние сделают с ходячим Источником, если он действительно Источник? Похоже, вариантов всего два. Первый — исходя из предположения о порядочности господ Верхних. Тогда они Джоша во избежание всяческих эксцессов нежно и аккуратно ликвидируют. Второй — исходя из предложения о непорядочности. И тогда всё-таки «вскроют». В общем, Джошу поровну: один черт, где помирать. Разве что долг перед Светом. Идти в конечном итоге некуда, никто не поможет.
Джош стоял коленями на холодном полу, ледяными пальцами вцепляясь в скользкие твердые бока унитаза, и страстно хотел жить. Сердце билось тяжело, в груди сдавило. Ни одного друга, которому можно было бы довериться безоглядно. Мартен далеко, да и раньше на него особо рассчитывать не приходилось, Мэва слишком близко, чтобы доверять.
Вот что. Нужно проверить, знают ли Верхние что про новые свойства детектива Рагеньского. Очевидно, нет. И нужно точно разведать, что этот самый детектив теперь собой представляет. Сил точно нет. Способности исчезли. Драная аура. Может, её так раздёргали, что Джош не годится теперь на роль Врат? Обычный простец без магической искры. Может, не убьют? Дико хочется еще пожить.
— Мэва, — слабо позвал. Тут же скрипнула дверь. Получается, ждала в коридорчике.
— Всё? — помогла подняться. Озабоченно потрогала лоб. — Опять горячий. Да что с тобой такое?! Через день болеешь! Детсадовец, ей-Богу!
— Гамбургером, наверно, траванулся. — Выдуманным, разумеется. — Мэва, ты мне… помоги, а? Пожалуйста!
— Помогу. Иди умойся и сними футболку, а я тебе постелю и чаю заварю.
— Не это. Мэва, пожалуйста, как друга прошу! — вцепился в теплую руку своими холодными мокрыми пальцами.
— Умойся и в постель.
Непреклонность воспитательницы детского сада.
— Мэва, я тебе очень хочу рассказать, но не могу, — нельзя. Доложит Беккеру. — Честно. Но мне очень нужна твоя помощь. Мы же столько лет были друзьями. Я ж благодаря тебе поступил! Мэва, я ж в тебя влюбился тогда!
— Вот что, у тебя горячка. Или всё же крыша едет? — потянула в душевую, подтащила к раковине, включила воду. — Умывайся. Футболку сними. Вот, постираю тебе. Чем не помощь, ага? Дураки вы, мужики, и не лечитесь.