Слепое солнце
Шрифт:
— Мэва, я пока в своем уме. Мне нужна от тебя одна очень важная вещь. Только нельзя, чтобы Беккер про неё узнал. Обещаешь?
— Ну что мне с тобой делать? Не успокоишься же, — вздохнула. Сунула в руки полотенце. — Обещаю.
— Устрой мне разговор с Верхним, который меня в Лазарете лечил. Фамилию не помню, а звали Кшиштоф. Сможешь?
— Ты серьезно? — неизвестно, чего она там ждала, каких там экзотических просьб… Но, судя по тону, нынешняя просьба вышла куда занимательней. — Или это ты так бредишь?
— Мэва, ради нашей прежней дружбы! Помнишь в Колледже… Ещё на поступлении…
— Ага. Не нужно было тебе тогда помогать. Может, сейчас нормальным бы человеком был.
Имеет
— Не знаю. Так поможешь?
— Если и вправду очень нужно, и если он вправит тебе мозги, да подлечит — помогу. Я тебя никогда не предавала, клянусь Светом. — Невероятно искренне, невероятно пламенно.
Верить очень хотелось, но не моглось. Промолчал. Пустой желудок успокоился, поползла сонливость. Скоро опять «опрокинет».
— Иди ляг, я свежего чаю заварю. А потом приду.
Вечер плавно перетёк в ночь, из приоткрытого окна поддувал вечерний влажный ветерок. Жалел хозяина и лизал руки Цезарь. Мэва тоже жалела, но рук не лизала, чему Джош был несказанно рад. Крыша ехала, но пока не столь фатально.
— … Мэв, а мы с тобой так дружили, что мне все ребята завидовали. А еще в тебя Аскольд влюбился, а ты его отфутболила. Помнишь?
— Помню. Ну, больно-то он и убивался. А потом женился на какой-то серой квочке из милосердных и счастлив. А я, между прочим, одно время была всерьез намерена за тебя выскочить.
— Шутишь? Ты же меня иначе как олухом и балдой и не звала никогда? — дремотно поинтересовался Джош из глубины расслабленности и отупения.
— А ты и есть балда и олух. Так что теперь?
…- Балда! — шипит Мэва и сама расправляет непутевому кавалеру загнувшийся воротничок сорочки. Выпускной бал, все парни пришли со своими подружками, Мэва и Джош, хоть официально и не «дружат», традиционно вдвоем. Мэва недавно дала отворот-поворот какому-то пылкому воздыхателю с факультета древних языков, Джош так и не решился на серьезные отношения с очаровательной светлокудрой Барбарой, студенткой предпоследнего курса «Общества». Поэтому Джош с Мэвой опять вместе, опять не разлей вода. К изумленной зависти окружающих. С первого до последнего курса.
На Мэве неприлично короткое платье вызывающего изумрудного металлика — другие девушки смотрят на неё с плохо прикрытой враждебной завистью и осуждением. Ещё бы — сами они вряд ли бы рискнули натянуть нечто подобное. Тут нужны сумасбродность и точеная фигура Мэвы. И хочется, и колется. А стройные мэвины ноги скорее открыты, нежели прикрыты подолом платья. А каблуки делают их почти по-мультяшному длинными. И, ей-Богу, грех такие ножки прикрывать еще хоть на миллиметр.
Джош ради торжественности случая нагладил белоснежную сорочку, при значительной поддержке Мартена повязал галстук, натянул придирчиво подобранный пиджак. Когда пришёл за Мэвой, получил за старание вознаграждение — восхищенное прицокивание. Потом, правда, нашла кучу недостатков. Вот сейчас её чем-то воротничок не устроил.
— Мэва, на нас смотрят! — воспротивился заботе Джош. В конце концов, взрослые люди, а всё как в детском садике!
— Естественно, смотрят. На твой безобразно загнутый воротник. И вообще, пусть смотрят. У меня одна причёска вышла почти семь злотых. Потом еще маникюр, педикюр, платье и босоножки. В общем и целом, сотенку отдала.
Информация заставила Джоша поглядеть на подругу другими глазами. Сто злотых! Это же средненький простецкий ноутбук или хороший прорицательский шар! На один вечер? Мэва легко рассмеялась:
— Ну, должна же я была почувствовать себя женщиной в кои-то веки! А то пятьдесят парней, ни один из которых «шпильку» от «горочки» отличить ни в состоянии! Я уже сама себе парнем в юбке казаться начала. А когда мне «пэшка» вместо помады приснился, поняла, что пора уже себя в божеский вид приводить.
— Возможно, — пожал плечами Джош. Лично он в снящихся «пэшках» ничего катастрофического не усматривал. Ему самому частенько снились длинные вереницы оружия от тех же «Р-99» до сложных сетей и «цветков». И он находил такие сны приятными. Хотя, может, у девушек мозги несколько иначе устроены… Ещё раз оглядел Мэву и решил, что платье ей действительно идёт куда больше повседневных клетчатой рубашки и выцветших джинсов. Вынес вердикт. — Но тебе здорово идёт!
Склонив голову набок, одарила странным оценивающим взглядом. Потом с досадой тряхнула локонами:
— Боюсь, более изысканных комплиментов я от тебя, олуха, не дождусь. А, ладно. Пойдём танцевать.
Как назло, потащила на первый танец. А он традиционный — краковяк. А краковяки Джош танцевал примерно с тем же изяществом, что слон мог бы исполнить «Танец маленьких лебедей» или «Кармен-сюиту». То есть отвратительно. Все эти подскоки и прыжки…Зато потом уже пошли простенькие мазурки, и здесь можно было расслабиться и поговорить. В том числе и о животрепещущем. О распределении. Оно обычно происходит после четвертого или пятого танца бала и для многих становится полной неожиданностью. Какого-нибудь отличника и умника законопачивают на обязательные два года в самую глухомань, зато голимому «середнячку» перепадает завидное местечко в столице, в непосредственной близости от Координаторского совета. Вот отличник-Джош с отличницей-Мэвой и нервничали.
— Как думаешь, куда? Только бы не обратно в деревню!
— В любом случае вместе, они знают, что без тебя я не соглашусь работать, — Ну, спорить с Мэвой было делом неблагодарным во все времена, она бы и легендарного Сфинкса переспорила. Так что, возможно, переспорит и комиссию по распределениям. Возьмёт измором. — А вместе два года можно и перекантоваться.
Решительно поджала губы.
— Впрочем, сейчас уже объявят.
И точно — музыка стала тише, танцующие замерли, кто где был. Решаются судьбы — большинство нынешних пар распадётся на следующий же день после распределения, редко кто из подруг выпускников поедет вслед за мимолетной влюбленностью, разве что заранее условились. Про Аскольда Джош знал — сделал своей девушке предложение. Опять же у Мартена что-то серьезное наклёвывается. А вот остальные… Так что завтра будут неизбежные слёзы и обиды.
Наконец музыка совсем умолкла, стало оглушительно тихо. Сквозь толпу к центру танцпола вышагивал ректор Колледжа пан Домбровский. Невысокий, полноватый, затянутый в строгий серый костюм лысоватый человечек — нёс под мышкой папку, в которой мялись листы судеб двадцати с лишком человек. Нёс небрежно, едва не выронил. Дошёл. Остановился. Кашлянул. Вытянул папку перед собой, словно не открывать собирается, а швырнуть в толпу — дескать, вам интересно, вы и читайте.
— Уважаемые! — ага, да. Как обычно. Пан Домбровский уважаемыми называет всех — преподавателей, студентов, случайных людей. Смешновато так называет, напористо и доброжелательно одновременно. — Выпускники! Дипломированные специалисты! Прежде всего разрешите поздравить вас с окончанием Колледжа и пожелать… — запнулся, перебил сам себя. — Впрочем, пожелания с момента вручения дипломов не изменились, не хочу повторяться. Да и вам будет скучно слушать брюзжание старика. Вижу, вам не терпится узнать, где вы будете работать в ближайшие годы. Поэтому сразу зачитаю списки распределений, а потом можете развлекаться дальше.