Слепой секундант
Шрифт:
— Судя по бороде, скрываетесь вы весьма долго.
— Я должен защитить Элизу и мою дочь от подлеца. Он уже угрожал Элизе, что расскажет умирающему старцу о похождениях Гиацинты. Но той пока удается тянуть время. Я узнал, что вымогатели преследуют еще несколько семейств. Деньги стекаются в богадельню. Там живет разорившийся безногий купец, по прозванию Аввакум Клушин. Сторож, он же привратник, передает ему приносимые пакеты. А я как-то оказал этому сторожу, Федору, услугу, и потому он пускает меня. Я сижу у него в каморке, прислушиваюсь, он пересказывает новости. Ежели кто заглянет — так я поломанную скамейку чиню.
— Узнают федосеевцы — обоим вам несдобровать, — сказал Еремей.
— Сам знаю. Да ведь нужно понять, куда эти деньги деваются. До сих пор никто за ними как будто не приходил — или же Клушин умудряется их кому-то передавать в молельной, куда его на руках носят. Но Федор утверждает, что в молельной бывают только свои, проверенные люди. Я уж не знаю, что и думать… — бородач замолчал.
— Ишь ты, — прошептал Фофаня. — А ведь не врет…
— До чего ж это похоже, — сказал Андрей. — Ловкий щеголь втирается в доверие к девице, подбивает ее на опрометчивые поступки…
— На что похоже, сударь?
— На то дело, ради коего и я тут оказался. Сдается мне, что мы, коли вы правду сказали, за одним подлецом охотимся.
— Сдается, так, — подтвердил внимательно слушавший Еремей.
— Объединим усилия? — вдруг спросил Андрей.
— Я должен это обдумать.
— То есть обсудить с Элизой? Как угодно. Фофаня, нужен способ, каким господин Валер даст нам знать о согласии, — в голосе Андрея звучала неколебимая уверенность.
— А чего тут думать? У Казанского собора, где нищие сидят, есть безносая баба, звать Феклой. Ее все знают. Сказать ей — вот-де копеечка на помин души раба Божия Калистрата. Копеечку дать непременно! Она ответит: хороший был мясник, честно торговал. И тогда — отдать ей письмецо. Да только написать на нем — Феофану-де в собственные руки.
Андрей улыбнулся:
— Вас, Валер, мне Господь послал, — сказал он. — Словно бы говорит мне: и слепой, коли все силы приложит, может против зла побороться. Узнайте, когда этот Аввакум Клушин появился в богадельне. Сдается мне, что от силы месяца три назад.
— А вы? Какова ваша история? — спросил Валер.
— Примерно такова же. Хочу предупредить — вымогатели убивают тех, кто видел и может опознать маркиза де Пурсоньяка. Поэтому спрячьте свою Гиацинту подальше. Дом бабки, боюсь, не самое надежное место… А ваша Гиацинта… — Андрей замялся, не зная, как составить вопрос. — Она дала маркизу доказательства своей любви?
— Не знаю, — признался Валер. — Мне она сказала, что ничего предосудительного… Но все девицы так говорят…
— Я бы хотел с ней встретиться.
— Могу ли я доверять вам? — прямо спросил Валер. — Я вам свою нелепую историю рассказал. Про вас же знаю только то, что вы утратили зрение и для неизвестной мне надобности ищете встречи с вымогателем. Простите, но я, пока не пойму, с кем имею дело, устраивать вам встречу с Гиацинтой не стану.
— Пусть так, — согласился Андрей. — Я действительно не хочу вам ничего рассказывать. Я и сам стараюсь не вспоминать, а помнить только, что у меня есть враг… — он не хотел вспоминать о Грише, о Катеньке, об Акиньшине — но именно сейчас ощутил то, чего не знал с отрочества, — подступающие к глазам слезы. А представать перед кем бы то ни было рыдающим — было выше его сил.
— Идемте, сударь, идемте, — сказал Валеру Еремей, распутывая веревки на руках пленника. Дядька слишком хорошо понимал, что всякая стойкость, даже такая неколебимая, имеет пределы, и видел, что Андреев предел уже очень близко.
— Что касается Гиацинты — я должен говорить с Элизой. Но могу ли я сделать что-то для вас помимо этого? — вдруг спросил Валер.
— Да, — помолчав, ответил Андрей. — В Гатчине служит некий чиновник Вяльцев. Возможно, там же живет его приятель Решетников. Если бы вы разведали об этих людях… Может статься, они прячут у себя девицу восемнадцати лет…
— Думаю, что смогу съездить в Гатчину.
— Как жаль, что я не вижу вас, Валер.
Андрею казалось, что довольно было бы увидеть лицо мнимого плотника — и зародившееся доверие получило бы основу. А пока — он и верил, что Господь послал ему соратника, и боялся ошибки.
— Мы встретились на редкость странно, — заметил Валер. — Только знаете ли, сударь? Ваше бесстрашие мне по вкусу. Я сам не такой отчаянный. Я даже не представлял, что буду делать, ежели найду вымогателя, Не к полю же его звать. Вот сейчас я говорю вам прямо — не знаю, хватило ли мне бы смелости довести эту затею до конца. Вам бы хватило…
— Да. Думаю, я убью его!
— Сдается, да. Только будьте осторожнее. Какое-то чувство подсказывает мне, что об осторожности у вас смутное понятие.
— Вы это говорите человеку, которому более нечего терять?
— Я должен был сказать. На самом деле я буду в вечном долгу перед тем, кто избавит от вымогателей Элизу и мою дочку. Я понимаю, что осторожный не взялся бы за это дело! — воскликнул Валер. — Я, может быть, всю жизнь буду вам благодарен за то, что вы сегодня велели привезти меня сюда с кляпом во рту. Потому что, если бы я завтра выследил вымогателя, то… то я не знаю…
— Вы бы, как говорит наш Фофаня, до весны сами упокоились бы в сугробе, — безжалостно сказал Андрей. — А весной никто бы убийцу найти уже не смог.
На том и расстались.
— Может статься, Клушин и есть вымогатель? — размышлял Андрей. — Притвориться обезножевшим несложно. Хорошо было бы спугнуть этого Клушина! Если он удерет из богадельни, то скоро Коростелев получит распоряжение посылать Демьяна в иное место. Может, там нам будет удобнее выследить мерзавцев. Как бы это сделать?
— Шутку сшутить, — предложил Фофаня.
— Какую шутку?
— Обыкновенную — послать в богадельню человека с корзиной, в корзине — пакет, а в пакете какая-нибудь дрянь.
— И что же?
— А то, что когда сталкиваешься с тем, чего понять не можешь, то шарахаешься в сторону, а то и удираешь во весь дух, — объяснил Фофаня. — Коли бы он вынул из пакета воблу, или бабий чулок, или хоть кошачье дерьмо, то стал бы голову ломать — что это значит? Ему б и на ум не взошло, что ни хрена не значит! А коли он бы не увидел смысла и не понял, чья работа, то от греха подальше бы и убрался, покамест это дельце не прояснится…