Слепой секундант
Шрифт:
— А деньги госпожи Поздняковой? Машу наказали, чтобы Позднякова знала, что бывает с ослушницами.
— Вы хотите сказать, что вымогатели пристали к Аграфене Поздняковой?
На сей раз фальши в голосе Андрей не уловил, и это его рассердило.
— Изволь радоваться, доктор, перед нами удивительная актерка. Гиацинте до нее далеко, — сказал он.
Но Граве, видимо, проникся сочувствием к пленнице.
— Выслушай эту даму до конца, Соломин, и тогда уж суди. Пусть объяснит, для чего она увезла Беклешову из Воспитательного общества и отчего явилась туда в мужском платье, — потребовал доктор.
— Это объяснить несложно. Воспитанницы разучивают для государыни комедию. А девица, которой дали мужскую роль, не справляется. Маман… то есть госпожа де Лафон, решила пригласить другую, которой как раз мужские роли отменно удавались. И это оказалась я. Я приезжала туда на репетиции. А костюм надевала дома — это мой собственный костюм, для маскарадов. Чтобы не тратить времени на юбки и шнурованье. И я после репетиции забегала к матушке Леониде. В тот день я увидела у нее Машу. Матушка умоляла помочь — она не могла держать Машу у себя. Я согласилась, и мы с Павлушей… Павлуша — лакей в дядюшкином доме и мой молочный братец, вы же знаете, какими тесными бывают связи между молочными братом и сестрой… Мы вдвоем вывели ее и увезли. Просто счастье, что я взяла с собой Павлушу, — ведь на нас напали и пытались Машу отбить! Потом же, когда она пропала из Гатчины, я перепугалась до полусмерти и стала ее всюду разыскивать. Я знала, что она должна была венчаться с графом Венецким… эту грустную историю Маша успела мне рассказать… Я подумала, графиня могла бы сжалиться над бедной девушкой! И я, взяв с собой Павлушу и Вяльцева… Прочее вам известно, господин Соломин!
— Одно не исключает другого, — упрямо отвечал Андрей.
— Так давай покажем ее госпоже Гиацинте, — вдруг предложил Граве. — Только не думай, что я ищу предлога лишний раз увидеть эту взбалмошную девицу. Но если мы остановимся на своем недоверии к этой особе, то можем проворонить истинного соблазнителя или соблазнительницу!
— Да, Гиацинта очень зла на маркиза де Пурсоньяка, — согласился Андрей. — Но черт их, баб, разберет! Сегодня — зла, завтра — простила, а потом — вообще из-за него в монастырь пошла! — и Андрей замолчал надолго. Он сам не понимал, почему эта переодетая женщина вызывает в нем такую ярость.
— Но как мне устроить, чтобы Гиацинта увидела эту особу, как? — вдруг заголосил Граве. — Мне придется опять ехать к Венецкой, искать встречи с Гиацинтой, и она бог весть что себе вообразит! Она меня на смех подымет, девчонка!
Еремей, созерцая странную беседу, понимал все яснее: и разлюбезного баринка, и ошалевшего доктора неплохо бы свезти в бешеный дом, где, сказывали, лечат обертываниями в мокрые простыни и цепью приковывают за ногу к койке.
— Да это ж совсем просто! — сказала пленница. — Привезите меня к особняку Венецких, я, шапку снявши, встану на видном месте, а девица пусть поглядит из окошка и скажет.
— Разумно, — согласился вместо питомца Еремей. — Андрей Ильич, что, коли мы отпустим эту барыню под докторским присмотром? Да и я могу с ними поехать. Коли что — скрутим вдвоем и привезем обратно.
Андрей не ответил. Он осознал беду. Голос незнакомки в те мгновения, когда она не восклицала, а говорила рассудительно, делался иногда похожим на голос Катеньки. Это раздражало и было невыносимо. Ока не смела так говорить!
— Андрей Ильич, что с тобой? — забеспокоился Еремей.
— Ничего. Поезжайте. Эту особу… ее отвезите к господину Валеру. Ежели невинна… прошу простить великодушно… — это он произнес совсем тихо.
— Я принимаю ваши извинения, господин Соломин, — ответила пленница, — потому что ежели не приму — явлю себя бестолковой дурой. Я готова ехать куда угодно и сделать все что угодно, потому что… я же знаю свою невинность и знаю, что мы не встретимся более… Только скажите мне, что с Машей, и расстанемся.
— Маша повенчалась со своим женихом, и он теперь ее будет защищать, — вместо Андрея ответил Граве. — Господь привел их к браку оттого, что они долго друг друга любили, вопреки сумасбродству знатной барыньки!
— Так едем скорее, — сказала пленница. — Прощайте, господин Соломин. Я буду молиться за вас.
— Дай Бог, чтобы мы более не встретились, — буркнул Андрей и, когда Граве с Еремеем увезли свою странную добычу, взял с собой Фофаню и пошел стрелять.
Еремей и Тимошка вернулись вечером следующего дня.
— Ну, что? — спросил Андрей.
— Не она.
Дядька рассказал питомцу как пленница стояла посреди Захарьевской без шапки да в метель:
— …тут-то ее и приметили графинины форейторы. Ведь господин доктор барыню перепугал: родня-де за сироткой охотится. Ох, как мы удирали!
— А как ты узнал, что это не она?
— Так мы потом приехали к господину Валеру и там ждали весточки от доктора. Девица сказала, что впервые этого кавалера видит. Так что — маркиза еще только придется искать.
— И куда же незнакомка потом подевалась?
— Взяла извозчика и укатила. Куда — не сказалась.
— Пришла из небытия и ушла в небытие, — пробормотал Андрей. — Как привидение…
— Я вот боюсь — как бы графиня сиротку нашу в деревню под конвоем не упрятала и доктора туда же.
— Это было бы скверно. Более — ничего? О свадьбе Аграфены Поздняковой Гиацинта не разведала?
— Как же так сразу? Ей в новом доме освоиться нужно, обогреться, домашним женщинам подарочки сделать, а потом уж и разнюхивать. Эх…
— Что, дяденька?
— Ведь какая красавица — а достанется дураку… Норовистая. Назло за дурака пойдет.
Оба, дядька и питомец, разом загрустили. Что делать дальше — было пока что непонятно.
— Так, — сказал наконец Андрей. — Отставить меланхолию! У нас есть главное, что необходимо, — деньги. Мы продолжаем следить за домом Венецкой — на случай, коли там появятся приспешники вымогателя, и мы устраиваем слежку за домом Элизы — ведь там, скорее всего, мерзавцы будут искать Гиацинту. И мы ждем новостей от самой Гиацинты. Все просто. Проклятый маркиз сам даст о себе знать! Но для этого нужно опять ехать в столицу.
Валер был в смятенных чувствах. Он предвидел перемены в жизни, но уже не понимал, нужны ли они ему. Он слишком привык быть любовником замужней женщины, любовником верным и преданным, но именно любовником! Свидания случались не настолько часто, чтобы стать делом обыденным. Валер привык жить один — если не считать прислуги, ну так камердинера можно и за дверь выставить, ну так и кухарку можно назвать дурой и запретить высовываться из ее кухонных угодий. А теперь предстояло стать мужем и, очевидно, отцом. Предстояло постоянно видеть рядом с собой женщину — разумеется, горячо любимую, но ведь совместная жизнь чревата размолвками, и человек, привыкший к молчанию, может просто не вынести дамского общества.