Слепой. Исполнение приговора

Воронин Андрей Николаевич

Поэтому он рискнул остаться, хотя квартиру, естественно, сменил, перед уходом оставив на столе приличную сумму в местной валюте – компенсацию за пробитое окно, испорченные обои, а также скатерть и ковер. Хотя с точки зрения туриста, особенно туриста из самой, понимаете ли, Москвы, компенсация причиталась скорее ему, чем хозяину квартиры: не сам же он в себя стрелял в самом-то деле! Но афишировать данное происшествие было не в его интересах, и он молча и быстро переехал. Судя по тому, что Ирина не задавала вопросов и вела себя на удивление тихо, дырки в оконном стекле она таки заметила, и шитая белыми нитками история о лопнувшей прямо в руках у мужа бутылке ее не обманула.

Устроившись на новом месте, Глеб позвонил в Москву Федору Филипповичу и выпросил

еще недельку отпуска. Чувствовал он себя при этом достаточно скверно: все это было нелепо и странно, и сам он вел себя не так, как должен был вести – разумеется, из-за присутствия жены. Жизнь опять взяла его за загривок и ткнула носом в аксиому, которую он упорно игнорировал: человеку его профессии личная жизнь не положена. Семья для него – обуза, ахиллесова пята, которая рано или поздно его погубит. Но то же самое можно сказать почти о любом человеке, будь то бизнесмен, ученый или простой работяга. Даже у работяги могут найтись враги, настолько трусливые, подлые и изощренные, что им покажется мало банального мордобоя, анонимной кляузы в органы или удара кухонным ножом в живот. Тогда они возьмутся за семью: изведут телефонными звонками, отравят собаку, украдут и где-нибудь спрячут ребенка, плеснут жене в лицо кислотой… Так что не надо валить все на профессию. Волков бояться – в лес не ходить; если все время думать, что с твоей женой может случиться что-то плохое, лучше вообще не жениться. А поскольку что-то плохое может случиться с каждым, жениться не следует никому. И тем более, рожать детей – они-то совсем беззащитны. Вот и готово решение демографического вопроса: вымерли все, как мамонты, и никаких вопросов!

Что же до отъезда в белокаменную, то география в этом деле почти наверняка не играла решающей роли. Если убить хотели не кого попало, а именно его, Глеба Сиверова, заказчик, скорее всего, находился не здесь, где стоящих упоминания врагов у Слепого просто не могло быть, а в Москве. Стало быть, ехать домой было намного опаснее, чем оставаться тут.

Писано вилами по воде, спора нет, но полную и окончательную ясность, увы, гарантирует только вскрытие, да и то не всегда.

Получив разрешение развлекаться сколько влезет, до особого распоряжения, Глеб именно так и поступил. Они много гуляли, не обходя своим вниманием рестораны и прочие злачные места, исколесили все Закарпатье и действительно получили массу новых впечатлений. Глеб все это время оставался начеку, но ничего не происходило, и мало-помалу, не веря себе, он начал приходить к ошеломительному в своей простоте и очевидности выводу: все, концерт окончен, продолжения не будет.

Одно из двух: либо его с кем-то перепутали, а потом, обнаружив ошибку, поспешили о нем забыть, либо и заказчик, и исполнитель уверены, что он убит, и потеряли к нему интерес. Странно, конечно, и где-то даже дико, но, судя по стилю работы исполнителя, это вполне могло оказаться правдой.

По истечении целых полутора недель, не омраченных новыми покушениями на его драгоценную персону, Глеб понял, что дальнейшее пребывание здесь лишено смысла. Ирина уже начала скучать и все чаще заговаривала о Москве – какая там погода, какие спектакли дают на Таганке и в Ленкоме, да не забывает ли соседка поливать оставленные на ее попечение цветы, – и он решил: все, хватит, пора и честь знать. В гостях хорошо, а дома лучше. Тем более что там, дома, появится хоть какая-то ясность. Появится, конечно, не сама, для этого придется потрудиться, но появится непременно.

Но ясностью пока что даже и не пахло. Наоборот, все чем дальше, тем больше запутывалось. На въезде в Москву, когда курящийся выхлопными газами, раскаленный ад Кольцевой уже остался позади, Глеб вдруг почувствовал, как резко, скачком, усилилась не оставлявшая его на протяжении всех этих дней тревога. Сомнений не было: он явно делал что-то не то, что-то, чего делать не следовало ни в коем разе.

Между тем, ничего особенного он в данный момент не делал – просто ехал домой.

Имитировать поломку новенькой, пребывающей в идеальном состоянии, напичканной умной электроникой

и в некоторой степени даже обладающей свободой воли современной иномарки не так-то просто. Но Глеб справился с этой нелегкой задачей, едва и впрямь не угробив систему зажигания, после чего, включив аварийную сигнализацию, объявил, что ехать дальше нет никакой возможности, и надо вызывать эвакуатор.

По счастливому (и тщательно организованному) стечению обстоятельств неприятность случилась буквально в двух кварталах от дома, где жила одна из подруг Ирины. В свое время Глеб буквально вытащил с того света ее мужа; такие вещи приличными людьми не забываются, а упомянутая подруга, как и ее благоверный, были людьми не только приличными, но где-то даже интеллигентными. Поэтому, когда Ирина высказалась в том смысле, что отлично доберется до дома на такси, Глеб выступил с альтернативным предложением.

Предложение, конечно, было дурацкое, с какой стороны ни глянь: какие гости сразу после такой дороги? Но приняли его безропотно, с молчаливой покорностью, из чего следовало, что Ирина провела этот отпуск не намного веселее, чем Глеб, хотя изо всех сил старалась этого не показать.

В принципе, избежать всех этих сложностей было довольно легко: надо было жениться на дуре. Но на дуре жениться не хотелось, в результате чего Сиверов имел то, что имел: жену, которую не проведешь, какими бы обстоятельствами ни диктовалась такая необходимость. А с другой стороны, дура сейчас принялась бы спорить и качать права, и что бы он с ней, дурой, стал тогда делать?

Проводив Ирину до подъезда и убедившись, что ее впустили в дом, он почти бегом вернулся к машине, выключил аварийку и поехал домой – осмотреться, глянуть, что да как. По дороге он чутко прислушивался к своим внутренним ощущениям. Тревожный колокольчик в мозгу продолжал позвякивать, но уже намного тише, без истеричного дребезга: опасность сохранялась, но снизилась до приемлемого, почти повседневного уровня – похоже, он был на правильном пути.

В жизни Глеба Сиверова правильный путь слишком часто оказывался извилистым и узким, как проложенная через топкое болото тропа, чтобы нестись по нему, сломя голову. Дабы не поскользнуться и не шлепнуться в трясину, Глеб бросил машину у метро и проделал остаток пути под землей. Этой пары остановок ему хватило, чтобы впасть в легкую мизантропию, но пешая прогулка от метро до дома развеяла дурное настроение, и никто из членов дежурившей у подъезда группы наружного наблюдения не пострадал. Они даже не заподозрили, что были на волосок от очень серьезных неприятностей, и Глеб по зрелом размышлении не стал их об этом информировать – пусть живут спокойно, у них и так работа нервная.

Да, наружка была тут как тут, и пасли эти ребята, несомненно, его. Оставаясь профессионалом во всем, Глеб потрудился досконально изучить подноготную соседей и точно знал: никто из них не мог нагрешить так, чтобы за ним установили скрытое наружное наблюдение.

Это было странно и чертовски неприятно: с чего бы вдруг? И, главное, как?..

Людей, о которых никто не знает, на свете просто не существует. Даже о снежном человеке, если он все-таки не миф, кто-то может с полной уверенностью сказать: да, знаю, видел собственными глазами. Во-о-он за той горкой, в лесочке, часто с бабой своей прогуливается…

Любая секретность имеет предел, любая тайна рано или поздно будет раскрыта или похоронена за ненадобностью и забыта. В большом здании на Лубянке работало несколько человек, которые могли знать о существовании агента по кличке Слепой. Сам факт его существования, во многом сомнительный, кличка и несколько оперативных псевдонимов – вот все, что им было известно об этом полумифическом персонаже.

Соседи по дому, естественно, знали его в лицо и по имени – не все, конечно, но очень многие. Друзья, знакомые, участковый, врач в поликлинике – все они знали, что на свете есть человек, которого зовут Глебом Сиверовым. Где и кем он работает, одни представляли смутно, другие знали точно – то есть, думали, что знают; и те, и другие глубоко заблуждались, и правды о нем не знал никто.