Слепой. Исполнение приговора
Шрифт:
И еще он начал понимать – там, в архиве, этого не понял бы только последний болван, – что его всю жизнь использовали, как инструмент, причем недорогой, бросовый: сломается, и хрен с ним, новый купим. Он посылал своих ребят на смерть и умирал сам – на твердых холодных камнях, под чужим морозным небом с колючими злыми звездами, – а кто-то жирел на его крови, зарабатывая и приумножая капиталы – как политические, так и обычные, в свободно конвертируемой валюте.
Это было, мягко говоря, обидно.
Так, выражаясь высоким стилем, началось превращение боевого российского генерала в разбойника с большой дороги.
Попутно он – боевой генерал, герой, орденоносец и так далее, не особо загруженный работой, – являлся экспертом нескольких парламентских комиссий и военным консультантом «Мосфильма». Помимо киностудии Степан Лукич
Кроме того, опыт, приобретенный по ходу оказания этих услуг, убедил его в том, что стесняться некого и нечего: рыльце в пушку у всех без исключения, сверху донизу, и честность в наше прагматичное время является синонимом глупости – тупой, бездарной, самовлюбленной глупости и беспочвенной гордыни. Именно таким он и был раньше – непроходимо глупым и необоснованно гордым. Как будто, таская для кого-то из огня каштаны, и впрямь делал какое-то великое, нужное дело. Тьфу!
Однажды, зайдя перекусить в кафетерий, Степан Лукич чуть ли не нос к носу столкнулся со старым знакомым – подполковником Уваровым. В бытность свою капитаном подполковник служил под началом генерала Пустовойтова – там, на Кавказе, где они сначала выбили духов из оккупированного Дагестана, а после гнали их, как бешеных псов, до самого их логова, вылавливая по горам и ущельям и беря к ногтю, как тифозных вшей. Именно Степан Лукич уличил капитана Уварова в краже целого ящика трофейных пистолетов «Вальтер Р38» – уличить уличил, но давать делу законный ход не стал, решив разобраться с подчиненным самостоятельно, как подобает настоящему отцу-командиру. Тем более что преступление, с точки зрения какого-нибудь крючкотвора из военной прокуратуры, тяжкое, вплотную граничащее с терроризмом, по мнению генерала Пустовойтова, вовсе таковым не являлось – так, мелкий проступок, частное проявление вполне простительной человеческой слабости. Мужчины, особенно мужчины в военной форме, всегда неровно дышат к оружию, а «вальтер» – ствол знатный и на дороге не валяется. Да и как вернуться с войны без трофеев? А такой трофей для военного человека, да еще и офицера ФСБ, которому по определению дозволено многое из того, что для простых смертных табу, – настоящая находка. Мало того что сам при хорошем шпалере, так можно ведь еще и знакомых порадовать – таких же, как сам, офицеров известного ведомства. Или, того лучше, начальству на юбилей поднести – в палисандровой полированной коробке, с врезанной в рукоять именной гравированной пластиной: горячо любимому командиру генералу имярек от такого-то и такого-то… Чем плохо?
Отлично это все понимая, Степан Лукич в педагогических целях утроил капитану дикий разнос, к месту помянув и терроризм, и черный рынок оружия, и ответственность за незаконное хранение, не говоря уже о распространении… Заставил написать покаянный рапорт – фактически явку с повинной, – отобрал пистолеты вместе с заляпанным орлами и свастиками фирменным фрицевским ящиком и выгнал ко всем чертям из штабной палатки.
А пистолеты оставил себе – зачем, смотри выше. Все равно ведь кто-нибудь сопрет – кто-то, кто в жизни своей не приближался к Кавказу на пушечный выстрел, отродясь не нюхал пороха и ничего героического, чтоб получить такой трофей, не совершил. Рапорт Уварова Степан Лукич положил на самое дно ящика, а ящик отправил домой, в Москву, успев сделать это до того, как «духи» устроили на дороге засаду, и генерала чуть не оправили вслед за его трофеем – вперед ногами и тоже в ящике.
Они с Уваровым посмеялись, вспоминая ту поросшую густым быльем историю, а потом Степан Лукич, к тому времени уже успевший недурно усвоить правила, по которым играют на Лубянке, как бы вскользь обронил: «Знаешь, а рапорт-то твой до их пор у меня! Храню, как память…»
С кем-то другим это бы, может, и не прошло, но Уваров струсил, не послал его ко всем чертям вместе с рапортом: дескать, что рапорт – стволы-то где? И сколько лет они уже там находятся? И почему там, а не где положено, а? И кто после этого их украл – я? Или, может, кто-нибудь другой? Но Уваров ничего такого не сказал – крысой он был, крысой и остался, и задрать
Так у «архивного генерала», как он сам себя иногда называл, появился свой – даже, можно сказать, собственный – человечек в отделе генерала Тульчина. Не потому, что Степану Лукичу был необходим именно Тульчин – о, нет, ничего подобного. Просто, кто владеет информацией, владеет миром, вот и все. Изучение отчетов о делах давно минувших дней наполнило эту старую поговорку реальным, практическим смыслом, а желание наверстать упущенное за десятилетия беспорочной службы на благо Отечества – читай, чужой мошны – без более или менее разветвленной сети информаторов вряд ли было осуществимо.
Как человек далеко не глупый, генерал Пустовойтов не собирался открывать на голом месте собственный бизнес. Архивный или нет, он все еще оставался генералом ФСБ и свободно мог подмять под себя чужое предприятие – любое, но лучше криминальное, поскольку доходов теневой бизнес дает больше, а возни со взятием его под контроль меньше: теневик, если что, жаловаться в полицию не побежит. Нужно было только отыскать подходящее предприятие, и оно нашлось – естественно, не без помощи Уварова. Узнав, что Яков Портной по кличке Хвост попал в поле зрения оперативников Тульчина по подозрению в организации двухстороннего контрабандного трафика (да не чего попало, не спиртного, тряпок и сигарет, не оргтехники даже, а – музыка, туш! – оружия и наркотиков), Степан Лукич понял, что наконец-то вытянул счастливый билет. С Хвостом он был знаком лично, поскольку уже дважды «консультировал» его, помогая отмазаться от обвинений в организации подпольного игорного бизнеса и распространении наркотиков. Посему разговор у них случился короткий, деловой, без многословных преамбул и экивоков: что ж ты, Яша, сукин ты сын, делаешь? Я ведь тебя предупреждал, а ты что же – опять за свое? На этот раз, друг ты мой хвостатый, малой кровью уже не отделаешься, чем-то придется пожертвовать. Вот и выбирай, чем – половиной доходов от этой вашей радиоактивной затеи или годками, эдак, двадцатью – двадцатью пятью, которые придется провести в условиях, сильно отличающихся от тех, к которым ты привык…
Разумеется, Степан Лукич отдавал себе отчет в том, что сохранить этот прибыльный бизнес в его нынешнем виде вряд ли удастся. Да что там «вряд ли» – просто не удастся, и все. Договориться с Тульчиным или запугать его нечего было и думать, а сбить его с толку, направив по ложному следу, даже при помощи Уварова Пустовойтов мог только на какое-то – вероятнее всего, очень непродолжительное – время. Но бизнес был хорош, и терять его Степан Лукич не собирался. Что он собирался сделать, так это со временем – тем самым, которое рассчитывал выиграть с помощью своего шпиона, – превратить пятьдесят процентов в полновесные сто.
Пока он вникал во все тонкости чужого предприятия, которое твердо вознамерился сделать своим, произошло событие, неизбежность которого вовсе не делала его хоть чуточку менее неприятным: Степана Лукича с почетом проводили на пенсию. В качестве прощального подарка держава поднесла ему очередное воинское звание генерал-полковника и еще одну юбилейную бляху на грудь. После торжественного вечера, в ходе которого это произошло, коллеги в разговорах между собой отмечали железную выдержку и достоинство, с которым старый вояка принял удар судьбы – даже бровью не повел, а ведь служба составляла смысл его существования. Да, были люди в наше время!.. Старая гвардия, что тут еще скажешь?
А ему просто было все равно. У него появился новый, куда более конструктивный, чем прежде, смысл существования – этакое невинное хобби пенсионера, оказавшееся намного интереснее, нужнее и прибыльнее работы, которой он по глупости отдал лучшие годы жизни. Он чувствовал себя библиотекарем из поселкового клуба, который, уйдя на пенсию, начал писать бестселлеры, или актером нищего провинциального театра, после ухода со сцены сделавшимся всемирно известным драматургом. Он больше не играл «кушать подано» в бездарных пьесках, написанных какими-то бесталанными дураками – он создавал собственный шедевр. Работа была в разгаре, к ней не терпелось вернуться, и всю эту официальную бодягу с речами, генерал-полковничьими погонами и проковыриванием очередной дырки в кителе Степан Лукич просто-напросто пережидал как неизбежное зло, наподобие визита к зубному врачу. Ясно, выдержка ему понадобилась, но сдерживать пришлось вовсе не слезы.