Слипер и Дример
Шрифт:
— Да уж, было дело… Ну ладно, привет ему там передавай да сильно-то не пугай.
— Хе, это уж как получится. Нечего было на всю вселенную орать. Так уж у него звёзды
сложились сегодня, что по экспресс-линии звонок прошёл. Вчера вот он мог стучать и орать до
посинения, да только стена была к лесу задом повёрнута, а сегодня и нынче обернулась она к лесу
передом,
— Хорошей тебе ночи! И дедушке Мытуту привет передавай!
— Обязательно! Может, сам хочешь с ним повидаться?
— Нет-нет. Спасибо. Чуть попозже, хорошо? А то мне пока и с Тобой разговоров хватает.
Только и успевай за голову держаться.
— Ну, как скажешь, так и будет. До завтра!
Солнце уже закатилось. Во дворе стемнело. А я всё сидел на балконе и пускал с него мыльные
пузыри вниз. И думал о том, что где-то далеко сейчас сидит в своей комнате какой-то парень,
ругает свою судьбу на чём свет стоит и даже не представляет, что через несколько мгновений
вся его жизнь изменится. Изменится так, как он и вообразить не мог. Так на планете появится
ещё один Пробуждённый. И тут на секунду показалось, что услышал я вдалеке изумлённый
громкий крик и короткий «пук», и даже как-то потянуло с ветром лёгкой вонью вокзального
сортира.
И как бы в подтверждение знамения над моей головой прошелестел крыльями белый голубь и
испустил свои фекалии прямо мне на плечо.
— Вот шалапут! — погрозил я пальцем куда-то в небо и улыбнулся.
Дедушка Мытут где-то далеко внезапно замер, прислушался и ворчливо крякнул:
— Вот шалапут! Вот не мог без шуток, а? Ну как можно было придумать, чтоб столь
светлое событие в жизни каждого живого существа ознаменовывалось обязательными
обгаженными штанами?! Никакого сладу с Ним нет! Ну что ты будешь делать с этой
малышнёй…
Пришла весна, суши лося! —
Япона мать мне пела
У-шу моя сушилася,
13
4
Смеялось Дао, лосяя суши.
Башкирский Кот пытался участливо улыбаться. Чакмулы молчали, медленно совершая
непонятный хоровод.
— Венас, дус, трис, кетуре, пинке, шещи, — сосчитал их кот по-литовски, глядя исподлобья.
Чакмулы явно чего-то ждали. И тут Башкирец заметил, как из стены появилась ещё одна
приземистая нескладная фигура.
— Тааакк… Септине, — досчитал хвостатый монголо-татарин. — Вот и фельдмаррршал
явился. — Он вжал голову в плечи и скривился хвостом.
Новопришедший приблизился к Башкирскому Коту, присел, поднёс близко-близко своё лицо к
кошачьему загривку и тщательно принюхался. Затем повернулся к шести остальным и
отрицательно покачал головой. Чакмулы сразу потеряли интерес к Башкирчатому и расслабились.
Окрещённый «фельдмаршалом» протянул руку, тронул кота за плечо, а затем неожиданно перенёс
всё своё тело на пальцы этой руки, встав вверх ногами на кошачьем загривке. Веса его Башкирец
не ощутил, но на всякий случай напрягся и замер пуще прежнего. Чакмул постоял так немного,
походил на пальцах по плечам кота в этом нелепом положении, затем спрыгнул на землю и
удовлетворённо хмыкнул:
— Ну и почто мы тут зубами хрустим? Сухарики попались просроченные?
— А чё я-то? А чё я сделал-то? — Башкирский Кот поднял «ни в чём не виноватые» глаза.
— Слушай, ара-джан, ты мне хвостом не крути, — Чакмул наклонился к коту, и тот узрел
невероятное лицо, а точнее, его отсуствие, ибо вместо физиономии у пришедшего была плывущая
рябью тень.
Впрочем, остальные его сотоварищи были не лучше. Вокруг стояли семь теней. Нельзя было
сказать, что все они были на одно лицо. Они различались, и весьма сильно. Угадывались чётко
пять мужчин и две женщины. Причём крайняя слева была настолько схожа по очертаниям с одним
из мужчин, что кот сразу понял, что это брат и сестра. Башкирец сразу мысленно окрестил их
«близнецами». Их тени казались светлее и стройнее, чем у остальных, и как будто больше
размазаны. Ещё одна женщина выглядела очень тёмной тенью низкого роста, и сквозь мутные
волны заволакивающего тумана угадывались хищные и острые черты лица. От неё исходило
неприятное чувство крайней безжалостности. Четвёртый из присутствующих владел
колеблющейся тенью слегка рыжеватого оттенка. Худой и гибкий, он всё время мерцал и как
будто постоянно телепортировался с места на место. Пятый и шестой были тяжеловесными,
угрюмыми плотными тенями. От них исходило ледяное спокойствие и решимость. И, наконец,