Слишком сильный
Шрифт:
— Да… и как же это получилось? — Я разволновался.
— А, постепенно, мой друг, постепенно! — произнес Ланин. — Сейчас надо, чтобы мышцы распирали, причем не что попало, а фирменную футболку.
— Значит — Пека сейчас кумир? — вздохнул я.
— Нет, я бы уже не сказал, — подумав, сказал Ланин. — Сейчас скорее Тоха Ляльчук — у него папа начальник охраны нашего универсама. Так охраняет, что все исчезает. А к Тохе Латникова относится с материнской ворчливостью: «Ох, уж этот Ляльчук! Ну просто нужен за ним глаз
— Ясно. А за мной, значит, глаз не нужен?
— За тобой — нет. Ты явно пришелся не ко двору. Так все четко было, и вдруг — явился не запылился. А нам незапыленные не нужны! У нас все в пыли. Вот так! — сказал он. — Так что сегодняшняя буза это радостное событие!
Мы подошли уже к моему дому. Остановились.
— Подожди-ка. Давай еще походим! — сказал я. Ланин поглядел на часы.
— А ну давай! — сказал он, махнув рукой.
Мы пошли, непонятно куда.
— А что я такого сделал, чтобы меня во Францию не пускать? — поинтересовался я.
— А кто ж тебе даст что-то сделать? — сказал он. — До этого не допустит никто! Достаточно посмотреть на тебя — и сразу все ясно! Ведь ты неуправляем.
— Я? Почему это?
— Я сам не пойму — откуда ты такой?
— Почему неуправляемый-то?
— Ну, потому. В любой момент можешь взять и «отмочить», что тебе твоя совесть подскажет, а не то, что требуется начальству и общественности… Чувствуешь?
— Чувствую.
— А такие люди не нужны. Как говорит в известном анекдоте волк: «Для чего нам нужна эта самодеятельность?» Таких людей Латникова нюхом чует. Тебя только не сразу разнюхала. А теперь тебе у нас не жить.
— Ясно.
Мы шли молча.
— А я не уйду из школы! — сказал я и остановился.
— Честно? — тоже остановившись, произнес Ланин.
— Абсолютно! Ты такой ужас обрисовал! Не уйду!
— Вообще, хорошо бы. Без тебя будет полная тоска! С тобой я ожил… Я тебе даже то место покажу, куда тебе срочно надо идти права качать. До здания доведу, но сам внутрь не пойду. Извини!
— Ну ясно, ясно! Ожил, да не совсем! — сказал я.
— Молчи, щенок!
Мы с Ланиным немного повозились на газоне, потом быстро пошли вперед.
— Называется ГУНО, — проговорил Ланин. — Городское управление народного образования. Только подумай сначала, что будешь говорить. Ведь формально она права: твой дом действительно не в зоне нашей школы!
— Зато я в вашей зоне. Чую, пропадете вы без меня!
— А ты с нами пропадешь! — засмеялся Ланин.
— Ну и пускай. Так все же лучше! — сказал я.
— Я все же думаю, — произнес он, — что тебе нужно упор делать на том, что Латникова вместо тебя во Францию едет. Если это дело решится, то и все остальное тоже — автоматически.
— Но… как-то неудобно мне… за себя просить… да еще по такому делу! Почему я?
— А потому, что ты Клоду понравился! У него глаз будь здоров,
— Ясно… А что сказать?
— По порядку все и скажи. Ну, иди!
Мы остановились у внушительного здания с большими буквами ГУНО.
— Но, по-моему, детям нельзя сюда входить… только учителям!
— Можно детям, и даже нужно! А то до сих пор внушали нам, что наш удел только в прятки и жмурки играть! Хватит нас оболванивать! Самим нам пора уже решать, что и как в жизни должно быть!
— Так это все и сказать? — останавливаясь у тяжелой двери, проговорил я.
— Ну зачем же? — сказал Ланин. — Не все сразу! Для начала ты — просто бедный, обиженный мальчик, не понимающий, за что тебя обидели. И не Франция тебя волнует (это, якобы, не имеет значения), а принцип! Запомнил это слово или записать?
— Да вроде запомнил… — я вздохнул. — А хорошо это — кляузы разводить?!
— Им можно все, а нам ничего? — разозлился он. — А если голос поднять — сразу «кляузы»? Нормальная жизнь; Латникова свое слово сказала, теперь ты, крепко подумав, ответное свое слово говоришь!
— Ясно… А куда там идти… в какую комнату?
— В двести шестую, к Барсукову, он нашу школу курирует. Жалобней, не забудь, как можно жалобней — глазки моргают, голосок дрожит.
— А такого дрожащего во Францию пошлют?
— Да он поймет, что к чему! Раз наверх не испугался пойти, — значит, боец. Директрису не испугался! А перед ним заробел. Это приятно. Ну, давай! — Ланин слегка подтолкнул меня в плечо.
— Ну ладно… не толкайся! — Я открыл тяжелую дверь и вошел.
За дверью был пустой мраморный холл. У самого входа стоял стол, за ним сидел старик в черном костюме.
— Ты куда, мальчик? Сюда нельзя! — строго проговорил он, поглядев на меня.
— Я к маме! — жалобным голоском проблеял я.
— А кем она тут работает? Как фамилия? — Он насторожился, слегка привстал.
— Уборщица она! — еще более жалобно проблеял я.
— А-а… ну иди! — пренебрежительно и даже несколько брезгливо он махнул рукой.
Главное — это идти уверенно… даже если не знаешь — куда! Я быстро поднялся по лестнице на второй этаж… Так. Комната двести шесть! Солидная кожаная дверь. Я потянул — с легким шелестом она отклеилась от стены.
— Ты к кому? — удивленно посмотрела на меня строгая женщина в очках. За ее спиной была еще одна дверь.
— Я к товарищу Барсукову! — небрежно проговорил я.
— Он ничего мне о вас не говорил!
— Я сам бы хотел все ему рассказать.
— Это связано с учебой?
— Не совсем.
— А с чем же?
— Рассказать? — я доверчиво поглядел на нее.
— Напиши! — Она протянула мне лист бумаги. — Только четко — свою фамилию, класс, номер школы.
Я увидел в углу, за маленьким столиком, вторую пишущую машинку.