Сливки. Портреты выдающихся современников кисти А.Никонова.
Шрифт:
– Так вот, это или святой, или труп. Поскольку говорить о том, что наш народ после 70 лет советской власти стал каким-то особо святым или духовно совершенным, не приходится. Значит, приходится констатировать, что это некая духовная апатия существа, которое утратило возможность защищать себя, свою территорию. Во всех странах, выходивших из-под коммунистического владычества, возрождение государственности и шло под лозунгами возвращения к своим народным или национальным традициям – так было в странах Восточной Европы, Балтики, и на Украине, и в Молдавии, и в Средней Азии… Но в России почему-то не произошло такой смычки демократизма и патриотизма. Они оказались по разные стороны баррикад.
Я с большим пессимизмом смотрю на все происходящее в России. НТВ и «Огонек» наплевали на все святыни, какие только можно. И коротичевский «Огонек», и гусинское НТВ надавили на все возможные болевые точки и нервно-паралитические узлы общества иголочками кощунств, оскорблений. На святыни чисто исторические, типа Отечественной войны, и на святыни религиозные. Достаточно вспомнить давнюю историю с показом «Последнего искушения Христа». И то, что в ответ НТВ с Гусинским не взлетело на воздух, – плохой признак. В любой порядочной стране это бы произошло – мусульманской, католической, протестантской. А раз у нас этого не произошло, значит, никакого народного самосознания нет. Вывод печален – единственное, что сейчас сдерживает окончательный распад России, – ядерное оружие, которое на сегодняшний день является оружием чисто психологическим.
Природа не терпит пустоты. А перепад давлений по восточным и южным границам России невероятно велик. С одной стороны – избыточное китайское население, вступивший в подлинный политический и религиозный Ренессанс мусульманский мир, с другой – вымирающая Россия. Будет ли граница взломана мирно или через войну? Пока что, повторяю, границу сдерживает только наличие у нас ядерного оружия. Когда я спросил одного своего знакомого китаиста, будет ли у нас война с Китаем или нет, он ответил очень ехидно: «Не будет, потому что война китайцам не нужна. Они будут просачиваться в Сибирь мелкими группами по 100 000 человек». Сибирь, которую русский народ не смог переварить, ассимилировать, будет нами уступлена тому народу, который сможет ее освоить.
– Можно я немного спрошу?.. Видимо, так оно и будет, как вы говорите. Природа действительно не терпит пустоты, а китайцы – мастера тихого проникновения. И что же тогда будет с вашим православием?
– Тысячу лет назад греки совершили подлинный подвиг – на излете Византийской империи они смогли растождествить национальное и религиозное. Они вернули православию, скажем так, вселенское дыхание, передав его варварам – славянским племенам, которые в ту пору были злейшими и опасными врагами Византийской империи. В этом смысле Византия смогла умереть достойно. Она смогла факел мира передать дальше, причем своим врагам. И вот прошла тысяча лет… Наверное, прав Гумилев, когда предрекает национальным организмам предельный срок жизни в тысячу лет… И если сейчас настала пора умирания России, нам нужно задуматься, как мы умрем – в судорогах и проклятиях или же сможем найти наследника, которому передадим самое главное, что у нас есть, – нашу веру и нашу душу. Мы передадим православную эстафету китайцам. Славяне, когда они вторгались через Дунай, не помышляли о том, что станут продолжателями православных традиций. Может быть, и с Китаем произойдет так же – они станут хранителями наших святынь.
– Удивительно красивая идея!
– Она может казаться непривычной только в Москве. Я много езжу. Полжизни моей проходит в поездках от Сахалина до Кенигсберга. И я несколько раз в Сибири беседовал с людьми, которые строят храмы. Строят, кстати, нередко силами турецких рабочих, что самое смешное. Спрашивал: какова, по-вашему, судьба этих храмов? Ведь там повальное настроение – уезжать. Уезжать из Сибири. И они прямо отвечают: мы понимаем, что строим храмы для китайцев.
Китайцы, мне кажется, готовы к этому. Это самая атеистическая нация на земле. И коммунизм тут сказался, и традиции: даосизм и буддизм ведь трудно назвать религией. Во многом китайское сознание – религиозная целина. И когда они придут к нам, они окажутся открыты к нашей среде. Думаю, в дальневосточных и сибирских епархиях уже пора создавать миссионерские центры для работы с китайцами. Мы должны создавать школу православной китаистики. Знаете, я в последнее время сталкиваюсь… В институте, где я преподаю, курс истории религии читает священник Петр Иванов. Он доктор философских наук и китаист. Вокруг меня довольно много молодых ребят, которые являются китаистами. Более того, когда я сам в глубинке вижу юношу с верующим сердцем, умной головой и чистыми глазами, я нередко уговариваю парнишку не поступать учиться в семинарию, а поступать на востоковедение. И такие случаи уже есть.
– Мне как атеисту, честно говоря, до фени ваши религиозные разборки. Мне важно другое – то, что умирание России – достаточно абстрактная проблема. Ведь на самом деле конкретные люди-то не умирают. Они продолжают жить. Нельзя даже сказать, что пути русского народа и православия расходятся. Все равно оставшиеся русские в Московии будут исповедовать православие. Просто «религиозный центр тяжести» как бы сместится на китайский восток.
– Вопрос не в этом. Русский народ претерпит ту же трансформацию, которая произошла с римлянами, – они превратились в итальянцев. Или с эллинами, которые превратились в греков.
– Ну и что?
– А то, что народ становится хранителем музея своего собственного имени. Он не столько созидает новую культуру, сколько живет воспоминаниями о том, что когда-то было… Народ слагает с себя ощущение вселенской ответственности за то, что происходит. А без этого ощущения мессианства художник, писатель или ученый не может творить. Ему нужно призвание: я должен! То, что я делаю, – это больше, чем нужды моей семьи…
– 70 последних лет мы тоже были миссионерами. И устали просто. Мессианство – это тяжелая болезнь.
– Без ощущения своей призванности невозможно никакое позитивное творчество.
– Ну почему же? Европа обогнала нас по научно-техническому творчеству. А мы со своим мессианством только и делали, что крали идеи и дурно передирали технические разработки. Я думаю, если сейчас нам выйти из храма и опросить на улице сто человек, что им дороже – великое голодное и босое мессианство или спокойная нормальная жизнь, как в Европе, ответ будет очевиден.
– Да, многие предпочтут второе. Это и означает, что русский народ деградирует.
– Тогда это правильная деградация. В нужном направлении – свой дом с бассейном и сауной, в гараже две машины. Путешествия во время отпуска на экзотические острова. Зимой – камин и глинтвейн. Плетеная мебель… Это я мечтаю…
– А одно другого не исключает. Россия времен своего расцвета была одной из богатейших держав мира. Византия была центром мировой роскоши. И Римская империя не бедствовала.
– И где они все теперь? Они лишились своего мессианства и из империй, где роскошь была доступна только элите, превратились в маленькие развитые страны, где нормально живется среднему классу. Пусть себе китайцы в ХХI веке мессианствуют, размахивая нашими идеями и задумываясь о загадочном китайском характере, который умом не понять, юанем общим не измерить. Пусть мессианствуют. А мы… К черту! Будем, немногочисленные, раскачиваться в креслах-качалках и ездить на службу на мини-вэнах с зимней шипованной резиной. Пусть все идет, как идет. Чего вы добиваетесь? Что для вас важнее – православие или народ?
– Православие. Если, конечно, под народом вы имеете в виду совокупность людей.
– Людей, разумеется. Люди для меня важнее идей.
– Тогда православие. Ибо оно как раз и существует для спасения людей. Для того, чтобы эти люди были людьми, а не ходячими кусками телятины.
– Вы хотите сказать, что все неправославные – католики, протестанты, язычники – ходячие куски?..
– Отнюдь. Если он католик, буддист или язычник, у него уже есть некое стремление ввысь. Уже есть вертикаль в жизни. Конечно, могут быть какие-то оплошности в его навигационной карте, слишком слабые движки в этой религии, которые не смогут вывести его на нужную орбиту. Но то, что он взлетел, – это уже хорошо.