Сломанная тень
Шрифт:
– От единичной кляузы, даже самой страшной, отбрехаться легко. Поклянись, перекрестись – и поверят! А вот ежели одновременно, да со всех орудий, что такой-то имярек – прощелыга, развратник, взяточник, альфонс, шаромыжник, атеист, старовер и якобинец, вдобавок каждую ночь голым по улицам гуляет, а вчерась за картами государя подлецом обозвал – тут уж не отмоешься, – втолковывал доктору Яхонтов, ничуть не стесняясь Пушкова. – Ты, Борух, молодец, хороший суп из жмурика сварил, но к нему таки котлеточка нужна!
Шнейдер впитывал науку молча, кивал да карими глазами в сумраке недобро
Наконец кто-то со свечой подошел изнутри ко входной двери.
– Слава тебе господи! Проснулись! Открывайте, полиция!
Увидев на пороге Яхонтова, Никанорыч перекрестился.
– Дворянин Тучин здесь проживает?
Дворецкий от ужаса вымолвить ничего не мог, гримасами и жестами показал: да, тут.
– Дома? – коротко осведомился Яхонтов.
Напуганный Никанорыч молчал.
– Дома или нет? У меня приказ: задержать его и сопроводить к обер-полицмейстеру.
– На маскараде! – голосочек у дворецкого внезапно прорезался, но почему-то не свой: тоненький-тоненький, как у мальчика в церковном хоре.
– Врешь, каналья! Маскарад он с час назад покинул.
– Александр Владимирович приезжали-с, – пояснил из темной прихожей одетый казачком мальчишка. – Переоделись и снова…
– Куда поехал? – перебил Яхонтов.
– Не поехали-с! Пошли-с! Филипп Остапович хотел извозчика поймать, но барин отказали-с! Недалеко, мол, прогуляются!
– Могу я в дом наконец зайти?! – Дело затягивалось, а дожидаться похабника на ноябрьском ветру сыщику не хотелось, так и ревматизм подхватить недолго.
Никанорыч задумался. Впустишь, а вдруг генерал или, того хуже, Ирина Лукинична разгневается? Ушлый Яхонтов сомнения многоопытного дворецкого понял:
– Из господ кто дома?
– Никого! – неуверенно вымолвил Никанорыч.
– Софья Лукинична! Они-с раньше вернулись, чтобы…
Мальчишка запнулся и Яхонтов переспросил с подозрением:
– Чтобы что?
– Господина Тучина о вашем приезде предупредить, но уже не застали!
– Понятно! Доложи-ка ей, что пристав Яхонтов просит его впустить. С сопровождающими!
– У себя? – шепотом спросил Никанорыч казачка.
– Ага! С Тихоном! – подмигнул смышленый мальчишка.
– Ограбили! Ограбили! – раздался из глубины дома истошный женский крик.
– Марфуша, ты? – испуганно спросил Никанорыч.
– Я! Я! – жалобно проблеяли из-под лестницы.
– Блаженная наша, Марфушенька! – пояснил дворецкий.
– Тьфу! – плюнул Петр Кузьмич и язвительно крикнул: – Эй, дура! У тебя что? Посох свистнули?
– Нет! – заорала в ответ Марфуша. – Деньги! Деньги! Тридцать тысяч!
Яхонтов ринулся к мраморной лестнице. Обогнув ее, увидел Марфушу. Ее мутило, она с трудом добралась сюда от своей каморки.
– Все, что люди добрые на церкву жертвовали! Все! Все украли! – причитала она, не в силах унять плач.
– Не ори! Кто ограбил, знаешь? – серьезно спросил Петр Кузьмич. Богатые нищие встречались ему не раз.
– Тихон! Тихон!
– Это слуга Тучина, – пояснил увязавшийся за Яхонтовым казачок.
– В водку мне что-то плеснул, а я, дура старая, выпила. Башка сразу каменная стала! Вжик – и сознание потеряла. А Тихон…
Марфушу вывернуло.
– Тихон вместе со своим хозяином ушел? – предположил Петр Кузьмич.
– Нет! Я ж говорю, у барыни он…
– Пушков! Карауль парадный вход! А вы, доктор, займитесь пострадавшей! – приказал спутникам Яхонтов. – Ну, казачок, показывай, где твоя барыня почивает!
Крестили его, конечно, не Тихоном. Но дабы не загромождать повествование многочисленными именами, кои вор и мошенник менял, как франт носовые платки, будем называть его так и далее.
Будущий грабитель рос смышленым и к семи годам догадался, что родители – Агафья Петровна и Игнат Фомич – ему не родные. Чересчур стары! У сверстников бабушки-дедушки моложе! Агафья Петровна не стала запираться, на прямой вопрос о настоящих родителях ответила коротко: «Прынц и прынцесса!»
Ответ воодушевил – из опрятной бедности, в которой жили приемные родители, Тихон рано или поздно отправится в сверкающий чертог. Его настоящий отец, без сомнения, великий князь, а может, и сам император, а мать… Во-первых, красавица, во-вторых, фрейлина, в-третьих, замужем за фельдмаршалом. Как только Тихон вырастет, они одарят его богатством и сделают губернатором.
Сладостные мечты мешали заниматься, из всех наук мальчик выучил только французский. Целыми днями он ждал фельдъегеря с приказом о назначении. Служить в кавалерийский полк не пошел – вдруг фельдъегеря его там не отыщут? Игнат Фомич устроил сына в присутствие, в котором пятый десяток лет очинял перья. В этом деле он достиг истинных высот, двадцать два способа знал и с радостью поделился с Тихоном секретами мастерства.
Как-то утром Игнат Фомич за завтраком раскрыл «Губернские ведомости» и расплакался. Следом заревела Агафья Петровна:
– Умерла твоя матушка! – пояснила она Тихону.
Выяснилось, что родительница не была ни принцессой, ни фрейлиной, а всего лишь женой председателя губернской казенной палаты [79] . Как же он раньше не догадался? Всегда Тишку удивляли умильные слезы, с коими на каждое Рождество губастая и слюнявая, как бульдог, председательша вручала ему подарок. Кто был отец, Агафья Петровна с Игнатом Фомичем не знали, похотливая родительница унесла тайну адюльтера в могилу.
79
Казенная палата ведала сбором налогов и другими финансовыми делами губернии.
Хрустальный замок не просто разбился, он развеялся в пыль, не оставив после себя и осколка. Всю жизнь очинять перья Тихон не собирался. Единственный шанс на успех и богатство давала выгодная женитьба.
Достойных невест в городишке было две: дочь помещика Чепурина и дочь городничего. Обе девицы выросли своенравными и избалованными, обе замуж за местных не собирались, но в предвкушении столичных балов с удовольствием водили за нос стайку кавалеров, ревниво присматривая друг за другом: у кого дороже платье, больше лошадей в карете, брови черней, а щеки румяней.