Сломанная тень

Введенский Валерий

– Чтоб меня черти разорвали!

– Под присягой подтвердишь?

Макар зажмурился, а затем выпалил страшную цифру:

– Двадцать!

– По рукам!

– Серебром!

– Облезешь!

– Тогда рубль прямо сейчас!

– Будет тебе рубль! Только бумагу одну подпишешь!

В прихожей было не протолкнуться. Филипп Остапыч бегал из угла в угол, подавая господам верхнюю одежду. Возле крыльца их уже с полчаса дожидались кареты и экипажи.

– Чур, Сашенька со мной едет! – топнула ножкой Софья Лукинична, схватив Тучина за руку.

– Мы, кажется, не знакомы, сударыня! Позвольте представиться… – начал было генерал Лаевский, но его с хохотом перебила Ольга:

– Это же наш Сашенька! Александр Владимирович смеха ради в платье Софьи Лукиничны обрядился!

На стройном Тучине черное с кружевами платье сидело как влитое. Клок и шляпка с вуалью довершали картину.

– Не припомню, матушка, у вас такого платья! – заметила Полина.

– Сегодня в коробке нашлось! Я приказала утром открыть, думала, там розовое лежит. Ан нет! Его только к вечеру доставили! Безобразие!

Софья Лукинична оделась цыганкой: к платью, добытому с боями у Сиклер, присовокупила бусы, монисто, в прическу воткнула алую розу, а в руках держала пестрый веер.

– А вот и Матвей Никифорович! – обрадовался Андрей Артемьевич, завидев спускавшегося от Ирины Лукиничны Кислицына. – А мне сказали, что вы съехали!

– Так и…

Молодой человек не договорил. Его перебила Марфуша, внезапно появившаяся на лестнице:

– Возмездие грядет! Горе дому сему!

– Она что? Тоже на маскарад поедет? – удивилась Софья Лукинична.

Кликуша спускалась, патетически размахивая руками, с завыванием декламируя странные строки:

Пятый к первому придет!Рок!Ровно в полночь там умрет!Кровь!Да свершится страшный суд!Меч!Да погибнет грех и блуд!Тлен!Чистый помыслами ангелПризван Господом карать.Трепещи! Грядет архангел,Михаилом его звать!Пятый к первому придет!Пятый к первому придет!Пятый к первому придет!Ровно в полночь он умрет!

– Ну и чушь! – воскликнула Софья Лукинична.

Остальные молчали.

– Кто? Кто умрет? – переспросил Кислицын.

– Пятый! – Марфуша прошла мимо Матвея Никифоровича, но вдруг развернулась и закричала, брызгая слюной: – Кто знает – тот понимает!

Блаженная затряслась, рухнула на пол, вокруг ее губ вспенилась слюна.

– Помогите! – испуганно вскрикнул Андрей Артемьевич!

– Да пусть подыхает! – Софья Лукинична попыталась переступить через Марфушу, но та вдруг скорчилась, Лаевская споткнулась и непременно упала бы, кабы не поддержка Тучина.

– Помогите! – снова закричал Андрей Артемьевич.

Тоннер был вынужден отпихнуть Ольгу Змееву, которая загораживала ему проход.

– Держи ей голову! – крикнул он подбежавшему Никанорычу.

Илья Андреевич сверху уселся на блаженную и впихнул ей в рот свою трость. В тот же момент Филипп Остапович, бросивший на пол шубу Лаевской, кинулся на колени и крепко схватил несчастную за ноги. За руки ее уже держал Матвей Кислицын.

– Падучая! – коротко объяснил Илья Андреевич. – Если не засунуть что-либо в рот, откусит себе язык и умрет от потери крови.

Придавленная тяжестью доктора блаженная перестала корчиться и биться. Вместо этого она застучала кулаками и замычала.

– Мне кажется, она пытается что-то сказать! – предположил Кислицын.

Тоннер нехотя вытащил трость.

– Я не кобыла! Слазь! – Марфуша стала вырываться и даже лягнула Филиппа Остаповича.

– Отпустите ее! – приказал генерал.

– Но у нее приступ! – возразил Тоннер.

– Насилуют! Белорыбицу насилуют! – орала блаженная.

– Отпустите, я сказал!

Илья Андреевич, пожав плечами, поднялся, швейцар и Матвей Никифорович выпустили Марфушины конечности. Быстро вскочив, она гневно произнесла:

– Обесчестили! Тьфу! – и убежала по коридору, ведущему в кухню.

– Мы едем или нет? – спросила недовольно Лаевская.

– Ну, слава богу! Укатили! Пора и нам! – сказал Никанорыч Филиппу Остаповичу. – Новичок проставляется! Тихон! Стол, поди, уже накрыл! Пошли! Что задумался?

– Слышал, что Марфуша сказала? Страшный суд грядет!

– Так я и про то! Поспешать надо, чтоб успеть напоследок!

Глава двадцать третья

– Завидую я тебе, Сашенька! – шепнул Андрей Артемьевич племяннику. – В паричке-то ох как удобно! Очень я их любил! Напялил, попудрился – и побежал! А с этими прическами сил никаких нет! Меня куафер [73] целый час сегодня мучил!

Тучин, в свою очередь, с завистью окинул взглядом закатанные в валики дядюшкины седины – он в женском паричке страшно измучился. И без того жарко протопленный Большой театр нагревался дополнительно от пламени тысяч свечей, освещавших партер, и сотен масляных плошек, иллюминировавших широкие окна. Веер не спасал, да и пользоваться им художник побаивался. Софья Лукинична по дороге напугала провинциала-племянника: веер, оказывается, не столько опахало, сколько, как она выразилась, «инструмент выражения чувств». Закрытым веером ткнуть себя в сердце – все равно что признаться в любви, а ежели повести в сторонку – увы, увы, чувства давно умерли.

73

Парикмахер.

Дорогие билеты (аж по десять рублей!) публику не испугали. Невообразимое количество арлекинов и коломбин, пастухов и пастушек, мушкетеров и восточных одалисок бродили по залу, беседовали в ложах, уединялись в галереях. Те, кто не позаботился о костюмах заранее, могли купить полумаску или домино в киосках при входе.

Не только духота и толкотня раздражали Тучина – оказалось, что найти на маскараде Дашкину вовсе не просто.

Только самых близких мы способны узнать по походке или осанке; всех прочих различаем по лицам. Но здесь все лица были спрятаны под масками, мельтешащими вокруг, так что в глазах рябило.