Сломанная тень
Шрифт:
– Ну что они в ней нашли? – разозлилась Софья Лукинична. – Сашенька! А ты, соколик, что нахмурился? Прямо как в детстве! Помнишь, тебя оса укусила, ты личико сморщил, заплакал, на коленки мои забрался, а я гладила тебя и дула. Не помнишь? Ты крошкой тогда был, еще в платьицах бегал…
Какая идея! В женском платье Тучина никто не узнает!
– Тетушка! – воскликнул обрадованный художник. – В вашем гардеробе что-нибудь для меня найдется?
– Ваша тысяча! – Кислицын развернул сверток,
– Тяжело, поди, было такую сумму собрать? – сочувственно спросила Ирина Лукинична.
Кислицын вздохнул.
– Эх, Матвей, Матвей! От кого, от кого, а от тебя не ожидала.
– Прошу прощения, Ирина Лукинична!
– Понимаю, понимаю! Бес попутал! Что ж, с кем не бывает! Но что сделано, то сделано. Будем вместе ошибки исправлять.
– Я готов!
– И отлично! Со свадьбой, сам понимаешь, тянуть нельзя. Думаю до поста Филипповского сыграть.
– С какой свадьбой? – с замиранием в голосе спросил Матвей Никифорович.
– Твоей! Твоей с Оленькой! Везунчик! Весь банк сорвал. Все пятнадцать тысяч!
– Но Ирина Лукинична…
– Да не волнуйся так! Ребеночек, может, еще и помрет. Они часто дохнут! А денежки – все, считай, при тебе!
– Да послушайте! Не могу я на Оленьке жениться! Я Полину люблю!
– Хитрец! – Ирина Лукинична погрозила ему пальчиком. – Аппетит проснулся? Пятнадцати мало? Ладно! Давай так! Ежели ребеночек через годик не помрет, я тебе еще тыщонку подкину! По рукам?
– Ирина Лукинична! Я не торгуюсь! Поймите: я люблю Полину! И она меня! – Кислицин упал на колени. – Благословите!
– Что? Да какая это любовь? – злобно прошипела Ирина Лукинична. – У вас не любовь, у вас томление плоти! Любовь – это когда надежность, когда обеспеченность, когда положение в обществе! Полина к нищете твоей не привыкла! Да и мы не допустим! Костьми ляжем!
– Ирина Лукинична! Я наследство получу! Вот бумаги, взгляните…
– Не морочь мне голову!
– Господи! Что ж такое! Я же по-хорошему пытаюсь! Мы же все равно поженимся! Сбежим!
– Что? Да я… В порошок сотру! В долговую яму засажу!
Матвей придвинул к ней лежащую на столе кучку денег:
– Все до копеечки, пересчитайте!
– А те, что московским процентщикам задолжал? Ефросинья Михеевна пишет, разыскивают они тебя! Так я им сообщу, где искать!
– Это ваше право!
– Из дома тебя уже выставили, будешь упорствовать – и со службы выпрут! За тебя ведь Андрей Артемьевич хлопотал? Похлопочет об обратном!
– Честь имею! – Матвей Никифорович щелкнул каблуками.
– Опомнись…
Ирина Лукинична в ярости запустила в дверь подушкой. Очень она надеялась, что уговорит или запугает Кислицына. Что же теперь делать? За кого Ольгу выдать?
– Никанорыч! Где тебя носит, старый хрыч!
– Да здесь я! – Кислицын, выходя, стукнул дворецкого распахнувшейся дверью – тот, по своему обыкновению, подслушивал.
– Есть новости?
– Так, ерунда! К господину Тучину фельдъегерь приезжал. А сразу после Александр Владимирович приказали в кабинете Владимира Андреевича шторы раздернуть.
– Его высокопревосходительство что делает?
– Андрей Артемьевич? К маскараду одеваются!
– Что? И он туда же?! Батюшки светы!
Утренний рублик был реквизирован укушенной Аксиньей (пока Макар тащил ее к докторам, залезла, тварь, в карман). После унизительных просьб, клятв «никогда больше» и прочих калечащих душу обещаний ему было выдано на стакан.
А что такое стакан? Первый робкий шаг! Насмешка над трепещущим нутром!
Макар вымел у калитки яму, карауля Шнейдера. Тот явился под вечер.
– Опять рублик с вас! – заявил ему с ходу осведомитель.
Борис Львович скривился:
– Я в твоих услугах больше не нуждаюсь!
– Да вы послушайте! Я вам такое расскажу! Тут…
– Пропусти!
– Утром собака Тоннера жену мою покусала! Потом Тоннер обедать приезжал…
– Мне это неинтересно. – Шнейдер предпринял попытку обойти Макара.
– Откушал и снова уехал. Да! И Данилу с собой прихватил. А собака следом побежала. Тварь!
Шнейдер шел быстро, но сторож не отставал.
– Вернулись через пару часов, но только Данила с собакой, Тоннер – нет. Я стою себе мету, вдруг карета подъезжает…
– Киршау? – на всякий случай поинтересовался Шнейдер.
– Э-э-э. Если бы…
Макар все больше и больше отчаивался. Событие было так себе, ничего примечательного, но на безрыбье, как говорится, и сам раком станешь.
– Кто? – Шнейдер на ходу обернулся.
– Жандармского корпуса полковник! Из кареты не вылезал – выпимши потому что, а прямо оттуда приказал мне: «Доложи, говорит, что прибыл». Но тут Данила с Катей выскочили: «Федор Максимович! Федор Максимович!» Оказалось, в карете еще двое. Один иностранец, а второго вы видели. Художник, что вчера приходил.
– Ну и бог с ними! – сказал Шнейдер.
– Катерина их в дом звала. Давайте, мол, покормлю, мясо пожарю. Но те отказались, знают, наверное…
– Что знают? – спросил, зевая, Борис Львович.
– Как что? – удивился Макар. Он так часто слышал и сам пересказывал придуманную Аксиньей страшилку о том, что Тоннер питается человеческим мясом, что и сам в нее потихоньку поверил. – Илья Андреевич каждый день в морге кусочек отрубает и домой приносит. Аксиньюшку мою готовить заставлял…
– Клянись!