Словацкие сказки
Шрифт:
— Пустите переночевать, матушка! — просит.
— Куда же я вас пущу? — отвечает вдова. — Мы ведь сами в этой лачуге еле умещаемся.
— Да мне только ночь переспать. Я хоть где-нибудь на лавке лягу.
Ну, она его и впустила. Перед сном постелила ему на лавке возле печи, и он проспал там до самого утра, пока не выспался.
Утром он первый проснулся. Поднялся с лавки, поблагодарил за ночлег и пошел. Старшая дочь по обычаю вышла за дверь проводить его и поглядела ему вслед, когда он по двору шел. А он вынул
Старшая — всюду за яблочком; хочет его схватить или хоть узнать: на что, мол, оно нищему? Да только яблочко всюду за стариком спешит, словно откуда-то сверху катится, и никак его не ухватишь. И вот остановились они среди леса на широком лугу перед замком. Тут нищий яблоко поднял.
— Дальше, — говорит, — некуда идти. Наконец-то ты моя.
И с этими словами повел ее в замок. Там он скинул нищенские лохмотья и превратился в здорового детину. Показал он девушке двенадцать комнат и говорит ей:
— Ты будешь эти двенадцать комнат подметать и обед мне готовить, когда я на охоту ходить буду. Только вон в ту, тринадцатую, не заглядывай. А если сделаешь это, я тебя убью. Теперь гляди: вот тебе ключи. Если будешь меня слушаться, — станешь мне женой, и нам обоим хорошо будет.
Хорошо либо худо — еще неизвестно. На другой день утром собрался черт будто на охоту и опять подробно указал, что ей делать. И прибавил:
— Вот тебе человечья голова. Приготовь ее мне на ужин: в меду свари.
Сказал и ушел.
Только тут девушка поняла, где она и что вокруг происходит. Но что ей было делать? Принялась она за работу. На широком лугу перед замком был колодезь, и она прежде всего пошла по воду. Стала черпать, глядит: прилетели три белых голубка и сели на сруб.
— Брызни на нас, — говорят, — этой воды немножко и дай нам попить. Мы тебе пригодимся.
— А ну вас! — огрызнулась она. — Я должна своему хозяину ужин готовить. Есть мне время с вами возиться.
Взяла ведро и ушла в дом. А голубки печально в другую сторону улетели.
Пришла она в дом, положила голову в горшок: пускай, мол, там варится. Но ей самой тошно стало.
— Кто ж это, — говорит, — такую гадость ест, хоть бы даже и с медом?
Потом подмела все комнаты — от первой до последней: комнаты были одна другой краше, полны золота и всяких драгоценностей.
«Что же может быть в тринадцатой, — подумала девушка, — коли в этих такая красота?»
И чем ближе она к тринадцатой комнате подходила, тем больше разбирало ее любопытство. Вот, подметая двенадцатую комнату, взяла она ключ от тринадцатой и отворила ее. Вошла и от изумления и страха чуть без памяти не упала. Чем дольше глядит, тем сильней у нее колени подламываются. По стенам на гвоздях мертвые тела развешаны. А у дверей две бочки стоят. Но в комнате было темно, и
«Верно, это и есть тот мед, в котором варить нужно», — подумала она и опустила палец в первую бочку. А в той бочке мертвая вода была. Только девушка палец намочила, он у нее и отвалился. От страха и боли она выдернула руку, заперла за собой дверь и убежала через все двенадцать комнат на кухню. Там кровь кое-как остановила и руку перевязала.
— Ах, боже мой, что мне теперь делать? — воскликнула. — Ведь он узнает, что я в тринадцатую комнату входила, и убьет меня. Как бы мне это утаить?
Тут она, как могла, следы крови на полу смыла и полотенцем вытерла. Потом поймала и зарезала цыпленка, чтобы сказать, будто порезалась при этом. И стала в страхе хозяина дожидаться.
Только увидела, что он идет, затряслась как осиновый лист. Вошел он, спрашивает:
— Ну как? Ужинать мне приготовила?
— Приготовила.
— А что у тебя с пальцем?
— Ах, ничего, — отвечает она. — Я только подумала: ну, зачем тебе такую гадость — голову эту есть. Дай, думаю, лучше цыпленка приготовлю. Да и порезалась.
— Ну да, — говорит. — Порезалась ты нечаянно. Но зачем ты входила в тринадцатую комнату? Теперь, раз ты меня не послушалась, я тебя к другим отведу.
Схватил он ее, утащил в ту комнату, убил и на гвоздь повесил.
Потом наелся и пошел за второй девицей. Поднялся из лощины, ходит по деревне от одного дома к другому, переночевать просится. Но опять никто его не пустил, а вдова в страхе на замок от него заперлась. Но он подошел к окну.
— Хозяйка, — говорит, — смилуйтесь хоть вы: нигде меня ночевать не пускают.
— Что вы, что вы! Нам самим ночевать негде! — воскликнула вдова. — У нас в комнате так тесно!
— Да я и в сенях переночую, только бы под крышей. Пустите, пожалуйста!
Пожалели они его, пустили в сени. Но только наступил вечер, стал нищий дрожать; стонет и зубами стучит так, что ни мать, ни дочери заснуть не могут. И говорит средняя дочь:
— Ах, мама, давай уж пустим его в горницу. Я из-за него глаз сомкнуть не могу.
Позвали они его внутрь и положили возле печи на лавку.
Рано утром, еще до свету, слез нищий с лавки и пошел восвояси. Средняя сестра шмыг за ним — дверь затворить. А он и выпусти золотое яблочко из кармана. Она — за яблочком, хочет его схватить: из сеней на двор, со двора на улицу, с улицы в поле, с поля в лес, пока не пришла к тому проклятому месту, где он жил. Тут она вела себя не лучше старшей сестры, на другой же день была убита и повешена на гвоздь рядом с нею.
После этого в третий раз пошел нищий наверх, в деревню. Только завидели его издалека мать с дочерью, поскорей в хате заперлись, чтобы он до них добраться не мог. А он у них опять под окном встал и стучится.