Словарь имен собственных. Метафизика труб (сборник)
Шрифт:
Как я себя понимаю! В два с половиной года я пробудилась для того, чтобы понять, что жизнь – это долина слез, где питаются одной вареной морковкой с ветчиной. У меня было чувство, что меня здорово надули. С какой стати было мучиться и рождаться на свет, если не ради удовольствия? Сколько возможностей у взрослых, чтобы получать наслаждение от жизни! А детям дорогу в рай открывают только сласти.
Бабушка накормила меня сладким, и благодаря его вкусу дикое животное внезапно открыло, что в скучной жизни есть и свои радости, что тело и мозг способны ликовать от наслаждения и что не стоит злиться на все человечество и самое себя. Удовольствие воспользовалось случаем, чтобы дать
Во все времена существует немало глупцов, которые чувственность противопоставляют интеллекту. При этом возникает порочный круг: они отказываются от сладострастия, чтобы оттачивать свой ум, а на деле лишь обедняют его этим героическим воздержанием. В результате они с каждым днем становятся все глупее, и чем больше глупеют, тем кажутся себе умнее. Но, как известно, именно дураки считают себя умнее всех.
Наслаждение воздает сторицей тому, кто себе его позволяет. Удовольствие пробуждает мозг и заставляет его развиваться в самых различных направлениях. Его магическое воздействие столь огромно, что иногда достаточно предаться наслаждению хотя бы мысленно. И человек – спасен. В то время как воинствующая фригидность обречена славить собственную нежизнь.
Сколько светских краснобаев хвастливо превозносят свое воздержание, на протяжении четверти века лишая себя удовольствий! И сколько безнадежных тупиц гордятся тем, что не любят музыку, не прочитали ни одной книги или ни разу в жизни не были в кино. Есть и такие, кто – в надежде на всеобщее восхищение – несут как знамя свою девственность. Только она одна и тешит их тщеславие. Иные жизненные радости им недоступны.
Разбудив во мне мое «я», белый шоколад одарил меня памятью: начиная с февраля 1970 года я помню все, что со мной было. А до этого и запоминать было нечего. Удовольствие! Только оно и заслуживает воспоминаний.
Естественно, мне никто не поверит, что я действительно помню все, что со мной было. Но какая мне разница? Да, это звучит неправдоподобно, но мне все равно: хотите – верьте, хотите – нет. Это ваше дело.
Само собой, я не помню повседневных родительских забот. Или о чем мои родители говорили с друзьями и т. д. Но я помню все для меня мало-мальски важное: зеленые воды озера, в котором я училась плавать, аромат цветущих деревьев в саду, пьянящий вкус попробованной тайком сливы и прочие приятные открытия.
Я не помню ничего из того, что было до белого шоколада, и мне приходится полагаться на свидетельства моих близких, которые я и стараюсь здесь воспроизвести. Ну а после белого шоколада – вся информация из первых рук, одной из которых я и пишу эту книгу.
Я стала ребенком, о котором мечтают все родители: благоразумным и в то же время бойким, тихим и резвым, шаловливым и серьезным, веселым и загадочным, послушным и независимым.
Бабушка со своими сластями оставалась с нами всего месяц, но для меня этого было вполне достаточно. Благодаря ей я узнала, что такое удовольствие, и это помогло мне стать обычным ребенком. Мои родители вздохнули с облегчением: два года у них жил овощ, еще полгода – дикий звереныш, и вот наконец-то они получили более или менее нормальное дитя. Меня начали называть по имени.
По известному выражению, мне пришлось наверстывать «утраченное время» (сама я не считала его утраченным): в два с половиной года человеческому детенышу положено ходить и говорить. Как и все дети, я первым делом научилась ходить. В этом не было ничего хитроумного: подняться с четверенек и – чтобы не завалиться вперед – твердо опереться на одну ногу и тут же, на манер танцевального па, подтянуть к ней вторую.
Научиться ходить – это было жизненно необходимо. Когда я поднялась на ноги, передо мной развернулось гораздо более широкое поле для обозрения. Ну а начав ходить, я очень скоро научилась и бегать. Вот это было здорово! Какие возможности открылись теперь передо мной! Можно было схватить потихоньку запрещенную вещь и удрать, пока никто не заметил пропажи. Когда умеешь бегать, можно сколько угодно шалить, увиливая при этом от наказаний. А кто бегает лучше всех? Бандиты с большой дороги да герои всех фильмов и книжек.
Пора было и заговорить, но тут передо мной возникла этическая проблема: какое слово произнести первым? Я предпочла бы произнести самые нужные мне слова: «засахаренный каштан» и «пи-пи», можно было удивить родителей и такими словечками, как «шина» или «скотч», но приходилось щадить их самолюбие. Ведь родители отличаются редкой чувствительностью. Чтобы не внушать им комплекса неполноценности, не стоило сворачивать с традиционного пути. Я не хотела выделяться.
Поэтому я напустила на себя глупо торжественный вид и озвучила слова, которые уже давно сидели в моей голове:
– Мама!
Мать пришла в неописуемый восторг. Поскольку мне не хотелось никого обижать, я тут же выпалила:
– Папа!
Отец был растроган до слез.
Родители бросились ко мне с объятиями и поцелуями. Я решила: с ними вполне можно ладить. Думаю, они были бы куда менее рады, если бы в качестве первых слов я произнесла: «Откуда взялись эти змеи, что шипят на ваших головах?» – или: «Е = mс^2». Это вызвало бы у них настоящий шок. Они даже засомневались бы, что они – это они и что их зовут Мама и Папа. Им явно хотелось, чтобы я это подтвердила. Что я и сделала.
Я была рада, что выбрала эти слова: зачем усложнять жизнь? Было ясно, что родителей разочаровало бы любое первое слово, кроме «мамы» и «папы». Выполнив долг вежливости, можно было посвятить себя искусству и философии. Мне было крайне трудно решить, какое же слово произнести следующим, так как меня занимали только общие категории. Меня опьяняла свобода открывавшегося передо мной выбора, и я очень долго тянула, прежде чем произнести свое третье слово. Родителей это даже умиляло: «Самое главное для нее было научиться говорить „мама“ и „папа“. Остальное для нее не важно».
Они не подозревали, что мысленно я разговариваю уже давным-давно. Но одно дело – говорить про себя, а другое дело – вслух: озвученное слово обретает чрезвычайную значимость. Стоит произнести какое-нибудь слово, и чувствуешь, как оно трепещет, откликаясь на этот знак благодарности, вежливого привета или восхищения. Произнося слово «банан», выказываешь почтение всем бананам, которые когда-либо созревали на пальмах.
Тут было о чем подумать. Какое же слово выбрать третьим? Несколько недель я предавалась интеллектуальным поискам. На фотографиях той поры я выгляжу до смешного серьезной. Словно меня непрестанно мучили сомнения экзистенциального толка: «Туфли? Нет, это не самое важное слово, можно ходить и босиком. Бумага? Но бумага без карандаша – ничто. Что же важнее? Бумага или карандаш? Шоколад? Нет, это моя тайна. Может быть, морской лев? Да, это замечательный зверь. Мне нравится, как он кричит. Но чем он лучше волчка? Разве он умеет так кружиться, как волчок? Зато морской лев – живой! Что же выбрать? Вращающийся волчок? Или живого морского льва?» Мучаясь подобными сомнениями, я даже забывала о еде. «Может быть, гармошка? Играет она, конечно, замечательно, но разве это самая нужная вещь? Очки? Они очень смешные, но какая от них польза? Ксилофон?..»