Слово и части речи

В этой книге речь пойдет о «вечных» проблемах языкознания: проблеме слова и проблеме частей речи. Эти проблемы стоят перед европейской наукой уже более двух тысячелетий, затрагивались они и в других лингвистических традициях. Существует необозримое множество теоретических и практических сочинений, где о них так или иначе говорится; я, разумеется, не претендую на их исчерпывающее рассмотрение. Они эксплицитно или имплицитно затрагиваются в любой грамматике любого языка (кроме некоторых грамматик, написанных с позиций генеративизма). Однако никакого теоретического единства в трактовке этих «вечных» проблем не существует; имеющиеся многочисленные концепции слова и частей речи разнообразны и часто несопоставимы друг с другом. Этот факт многократно отмечался в науке. Из множества высказываний для примера приведу два. Одно, принадлежащее Д. Н. Шмелеву, написано более сорока лет назад: «Уже предложено бесчисленное

количество определений слова, которые существенно отличаются друг от друга и редко использовались кем-нибудь, кроме (и то не всегда) самих их авторов… Сама возможность появления приемлемой для большинства лингвистов дефиниции слова представляется, по крайней мере, сейчас, довольно сомнительной» [Шмелев 1973: 35]. С тех пор ситуация не изменилась, вот высказывание уже XXI в. в другой стране: «Несмотря на выдающуюся роль понятия слова в нашем повседневном осмыслении языка, наше понимание природы слов все еще ограничено» [Даль 2009 [2004]: 308]. Аналогично дело обстоит и с частями речи. Встает вопрос о причинах такой ситуации, который и является главной темой книги.

Несмотря на разброс теоретических точек зрения, для многих языков, включая, пожалуй, все или почти все языки Европы, существует устойчивая традиция проведения словесных границ и классификации слов по частям речи. Эта традиция могла частично меняться со временем (например, в европейской традиции некогда единую часть речи – имя позже разделили на существительные и прилагательные, см. 2.2), возможны споры и неясности в периферийных случаях, но с античных времен такая традиция существует. Д. Н. Шмелев верно обратил внимание на то, что авторы многих определений слова могут ими практически не пользоваться (ниже будет рассмотрен, например, случай Л. Блумфилда), поскольку исходят из принятой традиции. Обычно определения являются не основой для исследовательских процедур, а попыткой обосновать то, что лингвисту уже известно заранее; это не исключает их процедурного использования, но лишь в периферийных спорных случаях. Такой подход чаще существует в неявном виде, однако иногда эксплицируется, как это сделал А. И. Смирницкий, рассматривая проблему отграничения слов от частей слов [Смирницкий 1952: 188].

Проблемы слова и частей речи для языков со сложившейся традицией описания – в основном теоретические, мало влияющие на традицию их выделения на практике. Иная ситуация имеет место для ряда других языков, прежде всего менее изученных, но иногда и языков, казалось бы исследованных досконально: японского, китайского (замечу, что в обоих этих языках слова на письме не отделяются пробелом). Для выделения слов и классификации по частям речи в этих языках либо нет устойчивой традиции, либо имеется разброс мнений, в том числе для разных стран или разных поколений лингвистов в одной стране. Для некоторых языков также существуют национальные традиции, но они создают проблемы их совместимости с европейской традицией; этот вопрос будет рассмотрен в 1.7–1.9 и 2.10. Для всех таких языков западный или российский специалист либо вступает на опасный путь использования интуиции носителя своего собственного языка (миссионерские грамматики), либо исходит из собственного определения слова или частей речи. В последнем случае различие теоретических позиций существенно меняет интерпретацию фактов.

Вот, например, определения слова в двух грамматиках японского языка, принадлежащие двум отечественным ученым разного времени: Е. Д. Поливанову (1930) и И. Ф. Вардулю (1964). Первое определение: «Для отличения слова от части слова, с одной стороны, и от словосочетания, с другой – существует общий для всех языков критерий, выражающийся в следующей синтаксической характеристике слов: слово есть потенциальный minimum фразы, т. е. тот комплекс… который может быть употреблен – при тех или иных условиях коммуникации – в качестве целой фразы, но который в свою очередь уже не разложим на части, способные фигурировать в качестве целой фразы… Но кроме этого общего (синтаксического) признака слова в каждом языке есть свои особые внешние, т. е. фонетические признаки, характеризующие слово, в отличие от части слова и словосочетания. К ним относятся: 1) признак акцентуационный, 2) признаки, состоящие в потенциальной характеристике начала или конца слова, или же, наоборот, середины слова» [Плетнер, Поливанов 1930: 144–145 1 ]. Второе определение: «Первое исходное положение: последовательность морфем в словоформе устойчива, изменение ее ведет к разрушению словоформы… Второе исходное положение: вклинение слова в ряд морфем возможно только на стыке морфем, принадлежащих разным словам… Третье исходное положение: морфема, способная вклиниваться между словами, сама есть слово» [Вардуль 1964: 35].

Хотя оба автора употребляют один и тот же термин слово, они используют совершенно разные критерии: Е. Д. Поливанов – синтаксические и фонетические, И. Ф. Вардуль – морфологические. Не удивительно, что разные определения ведут к разному членению японского текста на слова: например, падежные показатели (так называемые ганио) Е. Д. Поливанов считал аффиксами [Плетнер, Полива-нов 1930: 145–146], а И. Ф. Вардуль – служебными словами [Вардуль 1964: 33–36]. Подробнее вопрос о японском слове будет рассмотрен в разделах 1.7 и 1.8.

Не меньший разнобой наблюдается и в отношении частей речи. Для того же японского языка Е. Д. Поливанов выделял всего три [Плетнер, Поливанов 1930: XV–XXXXV], а Н. И. Фельдман – девять частей речи [Фельдман 1960: 31–39].

Описывать язык, вовсе не используя понятия слова и части речи, оказывается весьма сложным, если, конечно, не заниматься простым переименованием терминов, как это часто делается, например, в американской лингвистике, где parts of speech превращаются в word classes. Особый вопрос составляет, однако, генеративный подход к языку, при котором меняются многие принципы рассмотрения языкового материала и понятия слова и частей речи действительно могут оказаться несущественными. Особенно это касается вопроса о слове, тогда как генеративные концепции частей речи (при данном подходе не обязательно понимаемых как классы слов) существуют в немалом количестве; см., например, [Baker 2004]. Впрочем, концепции, отрицающие полезность понятия слова, встречаются и вне генеративизма, недавний пример – [Haspelmath 2011]; эти концепции будут рассмотрены в разделе 1.6.

Цель книги – разобраться в существующих точках зрения на два данных вопроса и выявить причины имеющихся расхождений. Такой критический анализ, пусть не первый и не последний, как я надеюсь, может быть полезен.

Многообразие точек зрения, не уменьшающееся со временем, наводит на мысль: а можно ли вообще считать, что в каждом случае следует рассчитывать на выработку единственной концепции, отражающей истину и превосходящей все остальные? Конечно, среди имеющихся подходов могут быть неадекватные и противоречивые; тем не менее и сама их противоречивость может оказаться не случайной. Но нередко несовместимые друг с другом и дающие разные результаты подходы оказываются для тех или иных целей вполне разумными и плодотворными.

Не только в языкознании, но в любой науке в наше время, повидимому, уже нельзя исходить из жесткого представления о существовании единственной адекватной концепции и порочности всех остальных точек зрения. Хорошо известно, что истина относительна, а приближение к ней бесконечно и может идти с разных сторон. Часто и противоположные по своему подходу концепции могут содержать рациональное зерно. И разные концепции, включая лингвистические, могут оказаться правильными, но неполными, отражая некоторую реальность, но не всегда ту же самую.

Многие концептуальные различия могут быть связаны просто с тем, что одним и тем же термином называют разные сущности. Например, многие еще помнят бурные споры между Московской и Ленинградской фонологическими школами. Однако время показало, что ни одна из концепций не была ошибочной, просто термином «фонема» называли разные единицы языка, на что еще давно указывал С. И. Бернштейн [Бернштейн 1962]. Нечто аналогичное, как будет показано ниже, имеет место и в отношении слова и частей речи. Но возможна и принципиальная несовместимость концепций. Принцип дополнительности, введенный Н. Бором в квантовую механику, согласно которому разные свойства объекта не могут быть установлены одновременно, оказывается необходимым и для науки о языке, на что обращал внимание Р. Якобсон [Якобсон 1985 [1970]: 403–404]. И само именование разных сущностей одним термином может быть не случайно и отражать фундаментальные различия подходов.

Автор не ставит перед собой задачу описания новых языковых фактов (хотя иногда хочется обратить внимание лингвистов иных специальностей на факты некоторых языков, прежде всего японского, которым я уже много лет занимаюсь). Основное внимание уделяется тому, как эти факты интерпретируются лингвистами различных школ и направлений; как уже говорилось, задача исчерпывающего учета всех таких интерпретаций нереальна и здесь не ставится. Наряду с европейской лингвистической традицией и выросшей из нее мировой лингвистикой последних столетий учитываются и лингвистические традиции других народов, более всего японская традиция, недостаточно известная за пределами Японии. Вряд ли целесообразно отвергать национальные традиции как «донаучные», а вопрос о выделении слов и частей речи в языках различного строя требует и учета того, как они выделяются самими носителями языка (если, конечно, об этом что-то известно). Кроме того, учитывается игнорируемая многими лингвистами литература по психолингвистике и механизмам речи, включая нейролингвистическую (в том числе по афазиям), поскольку она помогает понять, на чем основана традиция выделения слов и частей речи.