Слово и части речи
Шрифт:
Первым в нашей стране лингвистом-теоретиком, изучавшим японский язык, был Е. Д. Поливанов. И он первым в мировой науке предложил идею об именном, в том числе падежном, словоизменении в японском языке. Его определение слова в грамматике 1930 г. совместно с О. В. Плетнером уже приводилось. Оно, как мы помним, основывалось на синтаксических (главных) и фонетических (второстепенных) критериях; на его основе едва ли не все грамматические элементы японского языка трактовались как аффиксы. В частности, на основе этого определения выделялась категория падежа.
Такая точка зрения хорошо согласовывалась с принятыми в русской традиции представлениями и в течение почти полувека у нас господствовала [Конрад 1937; Фельдман 1951, 1960; Холодович 1979] 32 . Однако в 60-х гг. вновь была выдвинута концепция о том, что данные показатели – отдельные слова [Вардуль 1964],
32
На основе какой-то из этих работ, видимо, под влиянием А. А. Холодовича, подходит к этим показателям и И. А. Мельчук. Он считает, что даже вставка несомненного служебного слова (одной из пяти частиц, которых на самом деле более сотни [Martin 1975: 101–131]) между именем и падежным показателем не препятствует признанию аффиксального характера последних [Мельчук 1997: 182]. В пользу аффиксальности падежных элементов он также приводит аргумент: показатель именительного падежа a начинается со звука (аллофона фонемы g), который не встречается в начале слова [Там же: 209] (реальная ситуация несколько сложнее [Алпатов и др. 2000: 133]). На данном конкретном примере хорошо виден общий подход И. А. Мельчука во что бы то ни стало сохранить традиционное решение. Но как раз здесь он отстаивает трактовку, нетрадиционную для самих японцев и уже почти всеми отвергнутую в России.
33
Японские падежные элементы в письменном варианте языка могут отделяться от связанного с ними имени не только частицами, но и пояснениями (иногда многословными), заключенными в скобки. Учет этого явления дает право считать их даже не формантами, а служебными словами в смысле, введенном в 1.4.4. И. Ф. Вардуль, однако, не считал этот аргумент особо значимым ввиду периферийности таких случаев.
Специалисты, в том числе японисты, привыкшие в своих собственных языках «довольствоваться словами, вовсе неизменяемыми», по выражению А. Мейе (взгляды которого я рассмотрю в 1.11), без труда опознали подобные слова и в чужом языке. Зато подход Е. Д. Поливанова и его последователей хорошо совмещался с представлениями носителей языка, в котором и поныне чаще всего «слово является лишь в сочетании со словоизменительными элементами». Такую единицу Е. Д. Поливанов обнаружил и в японском языке, хотя он не мог не отметить частую возможность японской именной основы выступать самостоятельно. Видимо, играла роль и возможность при такой трактовке строго выделять в изучаемом языке грамматическую категорию падежа и изучать ее в системе, тогда как предложные (послеложные) конструкции редко описываются столь же системно, как грамматические категории. Аналогичным образом Н. И. Конрад пытался найти словоизменение, аналогичное русскому, даже в китайском языке [Конрад 1952].
Однако в наши дни очень немногие признают для японского языка именное словоизменение, но не произошло отказа от изучения в нем категории падежа. Здесь явно вступили в противоречие различные привычки носителей русского языка: с одной стороны, хорошо, если в языке имеются падежи, с другой стороны, привычно считать, что грамматика – это, прежде всего, словоизменение. Но рациональнее оказалось сохранить понимание приименных показателей синтаксических отношений как падежных, отказавшись от слишком жесткого для многих языков понимания грамматической категории как обязательно синтетической (эту точку зрения формулирует В. Б. Касевич [Касевич 2006: 481]). А позиция противников падежного словоизменения в японском языке оказалась сильнее: синтаксические критерии, как уже говорилось в разделе 1.4.2, больше расходятся с привычными представлениями о слове.
1.9. Проблема слова в других лингвистических традициях
В других лингвистических традициях также имеются некоторые базовые единицы лексики и грамматики. Рассмотрим вопрос об их лингвистическом статусе.
Пожалуй, в наименьшей степени с европейской традицией расходится по данному вопросу арабская. Вопрос о границах слова и о членении текста на слова в ней решается примерно так же, как в европейской арабистике; см. [Старинин 1963]. По-видимому, слово в арабской традиции в первую очередь соотносится со словоформой I в смысле [Алпатов 1979а]: среди выделяемых здесь «частиц» есть несомненные форманты. Однако в отличие от античной традиции у арабов базовых единиц две: слово и корень; особая структура семитского корня требовала его обязательного выделения, тогда как структура древнегреческого и латинского языков позволяла обходиться без такого понятия. Возможно, и европейское понятие корня восходит к арабской (или близкой к ней еврейской) традиции.
Иначе дело обстоит в дальневосточных традициях, среди которых, помимо японской, рассмотрю бирманскую, китайскую и вьетнамскую.
Как пишет исследователь бирманской традиции В. Б. Касевич, в ней «отсутствует сколько-нибудь последовательное различение морфологии и синтаксиса. Основные понятия грамматического анализа суть следующие: вэча “предложение”… наусхэ “частица”, цоу “группа, член предложения”. Под последним понимается один или несколько слогов, оформленных частицей (частицами). Реально, впрочем, требование оформленности не соблюдается, а термином цоу обозначаются также члены предложения, не имеющие эксплицитного оформления» [Касевич 1981: 207]. Далее В. Б. Касевич пишет: «В грамматику включается то, что обладает высокой частотностью употребления… Из отношений лишь более конкретные, типа “приходиться кому-л. кем-л.”, выводятся за пределы грамматики. Более же абстрактные (соответственно статистически шире представленные в текстах), типа отношений “вместо” (“взамен”), “наравне с…” и т. п., рассматриваются в традиционной бирманской грамматике. Иначе говоря, соответствующие слова включаются в общие списки элементов, подлежащих истолкованию в грамматике наравне со, скажем, показателями множественного числа. По-видимому, такому “списочному” представлению грамматики во многом способствует сам материал языка, где грамматические отношения передаются отдельными служебными словами (“частицами”) и приближающимися к ним по характеру агглютинативными аффиксами. Отсутствие парадигм, составленных синтетическими словоформами, затрудняет вскрытие системности в языковом материале» [Там же: 208].
Такие особенности бирманской традиции напоминают более разработанную японскую традицию. Также отсутствует различие между аффиксами и служебными словами, которые вместе включаются в класс наусхэ (ср. служебные go); прочие базовые единицы – цоу – имеют сходство со знаменательными. Единицы двух классов разграничиваются по частотности (а может быть, и по регулярности присоединения?). Бирманский язык – последовательно агглютинативный (несколько более последовательный, чем японский, в глаголе которого есть черты флективности), большое место в нем занимают форманты, а проблема выделения словоформ в западной и отечественной бирманистике остается спорной.
Особое место среди всех занимает китайская традиция, древнейшая среди дальневосточных. До европеизации китайской науки в начале ХХ в. (что отчасти сохраняется даже сейчас) в качестве основной единицы выделялось цзы – тонированный слог, записывающийся иероглифом и имеющий значение 34 . Три этих свойства – фонетическое, графическое и семантическое – строго не разграничивались в традиции (ср. совмещение разных, хотя и несколько других свойств у слова при словоцентрическом подходе). Иногда употреблялся и термин юй, к которому восходит японское go; юй также понимался как тонированный слог. Все более протяженные единицы, в частности аналог словоформы – цы, появились или приобрели современное значение в китайской науке уже под европейским влиянием в ХХ в.
34
Эта единица одновременно оказывается и базовой фонетической единицей (аналога фонемы в традиции не было), и базовой единицей словаря; см. [Яхонтов 1981: 224].
В отечественной китаистике цзы не принято приравнивать к слову; если речь идет о грамматике, эту единицу обычно считают морфемой. Одно из редких исключений – работы А. М. Карапетянца [Карапетянц 1982; 1984], где отстаивается совпадение слова и слого-морфемы, то есть цзы
Конец ознакомительного фрагмента.