Слово и части речи
Шрифт:
1.3. Определения слова
Существует огромное количество определений слова, перечень и анализ этих определений содержится, например, в работах К. Тогебю [Togeby 1949], И. Крамского [Kr'amsk'y 1969: 67–72], А. Жюйана и А. Росерика [Jullian, Roceric 1972]. В нашей стране наиболее подробный обзор определений слова в науке XIX в. и первой половины ХХ в. содержится в работе И. Е. Аничкова, публиковавшейся сначала в сокращенном виде [Аничков 1963], а позже (посмертно) полностью [Аничков 1997]. И. Е. Аничков обнаружил у 33 учтенных им лингвистов 34 разных определения слова [Там же: 228–229]. «Едва ли целесообразно пытаться дать еще одно совершенно новое определение; разумнее было бы рассмотреть то, что уже предлагалось» [Яхонтов 2016 [1969]: 141]. Во всех видах определений слова, так или иначе, отражается либо словоцентризм, либо какая-то из несловоцентрических концепций.
Наряду с традиционным подходом, не задумывающимся над тем, что слово
Сами же определения слова можно разделить на четыре группы. Первый, наиболее традиционный их тип, давно существовавший, но доживший до наших дней и получивший «второе дыхание», – так называемые комплексные определения, исторически связанные со словоцентризмом. В них слово определяется сразу по целому комплексу признаков. Они могут быть семантическими (семантическая цельность, номинативность, связь с понятием и пр.), синтаксическими (синтаксическая самостоятельность, вхождение в предложение), морфологическими (оформленность), фонетическими (наличие ударения и др.) и могут комбинироваться различным образом. Считается, что разные области языкознания (лексикология, морфология, синтаксис, иногда и акцентология) изучают одну и ту же единицу языка – слово, хотя в разных аспектах. Например, И. И. Мещанинов определял слово сразу в двух планах: лексическом (семантическом) и синтаксическом [Мещанинов 1975: 37–38]. А. И. Смирницкий выделял два разноплановых определяющих признака слова: идиоматичность (семантический) и цельнооформленность (морфологический) [Смирницкий 1952: 197–199]. Показательны и слова В. Г. Гака: «Значение понятия “Слово” именно в том, что оно объединяет признаки разных аспектов языка: звукового, смыслового, грамматического» [Гак 1990: 466]. К этой цитате я еще вернусь.
Интуитивно комплексные определения слова кажутся разумными, однако на их основе трудно членить текст на слова. Еще В. В. Виноградов писал, что общие определения слова малосодержательны [Виноградов 1975 [1944]: 33]. Даже в пределах одного и того же языка разные аспекты слова не совпадают до конца друг с другом. Это были вынуждены признавать и лингвисты, исходившие из комплексных определений. И. И. Мещанинов отмечал, что предлоги сходны со словами с точки зрения синтаксиса, но отличны по семантике [Мещанинов 1975: 37–38], а единицы типа Красная Армия, наоборот, семантически не отличаются от слов, отличаясь от них синтаксически [Там же: 43]. А. И. Смирницкий признал, что цельнооформленность и идиоматичность могут не совпадать между собой в обе стороны. Например, в звуковом комплексе седобородый показатель – ый относится ко всему комплексу, тем самым это слово, а в комплексе седая борода такого показателя нет, значит, это не слово, а два слова. Седобородый обладает цельнооформленностью, но не идиоматичностью, в случае железная дорога обратная ситуация. Поэтому он пришел в конечном итоге к выделению слов на основе одной лишь цельнооформленности [Смирницкий 1952: 201–202].
Но и в наши дни этот тип определений существует и даже может не быть жестко связан со словоцентризмом; например, к нему приходит большинство авторов сборника [Dixon, Aikhenvald (eds) 2003]. Один из его авторов, например, понимает слово как конвергенцию фонологических, морфологических и синтаксических свойств [Woodbury 2003: 94]. Р. М. У. Диксон и А. Ю. Айхенвальд учитывают разные результаты применения фонетических и грамматических признаков, к тому же варьирующихся по языкам, однако считают, что раз они при некоторых различиях чаще совпадают, то мы можем сохранить для всех единиц, обладающих этими признаками, единый термин слово [Dixon, Aikhenvald 2003: 46].
Очень последовательно исходит из единства слова И. А. Мельчук. Точнее, он выделяет и последовательно противопоставляет две единицы, постоянно разграничиваемые в отечественной традиции после классических работ [Смирницкий 1954; 1955]: «слово – это либо словоформа, либо лексема» [Мельчук 1997: 103]. Но эти единицы различаются не по протяженности, а прежде всего степенью абстрактности, лексема – множество словоформ [Там же: 98, 320 и др.]. Впрочем, в некоторых периферийных случаях лексема и словоформа могут по границам не совпадать: аналитические формы входят в состав лексемы, не являясь словоформами, а образования вроде французского du (слияние предлога de и артикля le), наоборот, словоформы, не входящие ни в какую лексему [Мельчук 1997: 320–321]. Однако оба понятия в норме совпадают по границам и отражают разные стороны традиционного понятия слова. Определения словоформы и лексемы [Там же: 175–176, 329] строятся так, чтобы могли максимально учитываться разные признаки, используемые в лингвистике для выделения слов. Определения оказываются сложными, но сам их автор признает, что, например, его определение лексемы может не охватить все реальные случаи [Там же: 333–334].
То есть приходится либо устанавливать иерархию признаков (А. И. Смирницкий), фактически сводя определение к приоритетному признаку, либо выделять некоторый прототип слова, имеющий комплекс признаков, признавая, что реальные слова могут обладать не всеми из них (Р. М. У. Диксон и А. Ю. Айхенвальд, а также В. Г. Гак). В пользу последней точки зрения приводился такой аргумент: «Если какие-то явления, как правило, совпадают, между ними должно быть что-то общее. Это общее и подлежит в данном случае определению» [Шмелев 1973: 42]. У И. А. Мельчука можно обнаружить то и другое: полная иерархия признаков (которых много больше, чем два) не устанавливается, но элементы иерархии иногда прямо формулируются (отделимость словоформы весомее, чем переместимость), иногда вытекают из общего подхода (малый вес фонетических признаков). Но еще заметнее у него последовательное стремление к установлению некоторого бесспорного прототипа слова с последующим рассмотрением спорных случаев, при которых действует лишь часть признаков; большое количество таких случаев приходится специально рассматривать по отдельности.
Данный тип определений уязвим для критики, однако комплексное понимание слова интуитивно кажется едва ли не наиболее разумным; видимо, поэтому оно продолжает существовать. К этому вопросу я вернусь в конце главы.
Вторая группа определений, наиболее многочисленная и разнообразная в лингвистике ХХ в., тесно связана с тем или иным несловоцентрическим подходом. И здесь слово признается универсальным понятием, но в отличие от определений первой группы в них его выделение производится по какому-то единому признаку. Сами по себе эти признаки могут быть разными: синтаксическими, морфологическими, фонетическими, реже семантическими. К этой группе относятся вышеприведенные определения Л. Блумфилда, И. Ф. Вардуля, Е. Д. Поливанова 7 ; у последнего, правда, кроме главного, синтаксического признака выделены и второстепенные: фонетические. Еще одним примером может служить определение слова на основе уточненного признака неразрывности у Дж. Гринберга [Greenberg 1957: 28–31].
7
В более поздней работе, написанной в середине 30-х гг., ученый несколько изменил точку зрения, выделяя «критерий изолируемости», основанный на способности изолироваться в качестве «единственного состава произносительной фразы» [Поливанов 1991: 424]. То есть подход сходен с подходом Л. Блумфилда (сам Е. Д. Поливанов указывал, что впервые его предложил Г. Суит [Там же]).
Такие определения выгодно отличаются от комплексных определений своей непротиворечивостью и при достаточной строгости могут давать четкий результат. В отличие от определений предыдущего типа они создают условия для соизмеримого описания языков на единой основе. Однако в связи с данными определениями возникают две проблемы. Во-первых, разные определения такого рода могут даже для одного и того же языка давать разные результаты, что мы уже видели на примере японского языка у Е. Д. Поливанова и И. Ф. Вардуля. И здесь постоянно встает вопрос: почему эти разные результаты требуют сохранения одного и того же термина слово?
Во-вторых, если определения первого типа ориентируются на традиционное представление о слове, то данные определения приводят к нетрадиционным результатам. Например, согласно определениям Е. Д. Поливанова и Л. Блумфилда, служебные слова (по крайней мере, наиболее типичные из них) не будут словами. В концепции Е. Д. Поливанова, примененной к японскому языку, служебным словам закономерно не нашлось места 8 . А Л. Блумфилд, как заметил Дж. Гринберг [Ibid.: 28], не пользовался своим определением при обращении к английскому языку: реально у него слово в этом языке – не минимальная свободная форма, а последовательность между пробелами в стандартной орфографии [Блумфилд 1968 [1933]: 187 и др.].
8
В книге [Плетнер, Поливанов 1930] выделено небольшое количество служебных слов для этого языка, но они упоминаются лишь в части книги, написанной соавтором Е. Д. Поливанова.